Тростник под ветром
Шрифт:
— Я понял, понял! Довольно, замолчи! —Кунио умоляюще поднял руку,— Я все понял. Я знаю, что должен делать...
— Да ты не обижайся! Я ведь не тебя ругаю. А что касается твоего отца, так я прекрасно знаю, что таких, как он,- множество. Этих либералов гораздо больше, чем можно предполагать. Если теперь же не призвать к порядку этих господ, то в предстоящей войне положение тыла будет весьма ненадежным. Как бы самоотверженно мы ни боролись за сохранение нашего превосходства в воздухе, если внутри страны заведется гниль, война кончится катастрофой. Возьми, например, хотя бы ту же Германию в первой мировой войне. Ни один
Кунио сидел, прислонившись головой к окну, закрыв глаза. Гнев на отца тяжелым грузом давил ему сердце. Прежде всего отец обязан прекратить свою деятельность, связанную с журналом. Кунио была нестерпима мысль, что отец из месяца в месяц продолжает издавать свой журнал, крамольный характер которого понятен каждому с первого взгляда. Кроме того, это попросту опасно... Как повлиять на отца, чтобы он отказался от издательской работы? Отец упорно стоит на своем. Пока власти не предпримут решительных шагов, он ни за что не закроет свой «Синхёрон». Есть много людей, и в первую очередь дядя Киёхара, которые поддерживают его. Иногда они собираются в ресторане в районе Акасака, за чашечкой сакэ. Дружба между ними становится все теснее. Пока вся эта группа заядлых либералов благополучно здравствует, отец не откажется от своих убеждений.
Кунио волновала неотвязная мысль. Что, если ради империи, ради победоносного окончания войны он возьмет на себя роль Иуды Искариота? Он сидел неподвижно, весь поглощенный своим думами. Со стороны могло показаться, будто он спит. Что, если он совершит это тайно от всех, один, никому ничего не сказав?..
Поезд приблизился к станции Огаки и, убавляя скорость, застучал колесами на стрелках.
Последние лучи вечернего солнца еще озаряли небо, когда они подъехали к Сидзуока. Кунио распрощался с товарищами, сошел с поезда и, сдав чемодан на хранение, вышел в город.
Он шагал по направлению к казармам Сидзуокского полка, расположенным на том месте, где когда-то был замок,— крепостные степы и ров еще сохранились. Его обогнала походная колонна солдат, очевидно они возвращались откуда-то издалека, с учения, потому что вели лошадей, тащивших тяжелые пулеметы и ящики с боеприпасами. Солдат было немного, одна рота, не больше; все они с головы до ног были покрыты пылью и грязью и напоминали каких-то заводных кукол, вылепленных из глины. И лица у них тоже были тупые, ко всему безразличные, как у глиняных болванчиков. Кунио пошел следом за ними, глотая пыль, которую поднимали тяжелые солдатские башмаки.
У ворот проходной будки стоял часовой. Кунио обратился к нему, сказав, что приехал на свидание с братом. Часовой, окинув Кунио хмурым взглядом, велел идти в караульное помещение, кивком головы указал ему дорогу.
В маленькой караулке, неподалеку от проходной, сидело несколько человек. На длинном столе лежал список солдат, которым разрешалось свидание с родными.
Заметив среди сидевших унтер-офицера, Кунио попросил разрешения повидать брата — солдата второго разряда Асидзава из второй роты.
— Вторая рота? Они на учениях... Вернутся не раньше чем через два дня...— ответил унтер-офицер с сильным местным акцентом.
— Вот как... Куда же они пошли?
— Сегодня они ночуют на горе Мотимунэ. А
Кунио поклонился и вышел из караулки. Он представил себе Тайскэ, всегда ненавидевшего военную службу, солдатом второго разряда, с желтой звездочкой на фуражке, и ему стало жаль брата и в то же время немного смешно. Наверное, Тайскэ, как и всякого другого солдата, бьют по щекам подошвами туфель, которые командиры носят в казарме, бьют до того, что все лицо распухает; не в силах выдержать муки голода, он
украдкой подбирает остатки с унтер-офицерских тарелок... Сейчас оп ползает где-то по лесам и болотам... «Нет, мой путь гораздо более правильный»,— подумал Кунио. Ведь как только его призовут, он тотчас же получит звание лейтенанта воздушного флота...
Дождавшись поезда на Токио, он снова уселся в вагон. На этот раз он ехал один. Склоны Фудзи, одетые тучами, заволакивались вечерней мглой. В вагоне уже зажегся свет, а вершина Фудзи все еще сияла в последних лучах заката; там уже выпал глубокий снег.
«По возвращении нужно сразу же решить вопрос о помолвке с Юмико»,— думал Кунио. Гнев на отца не затихал в его сердце. Сегодня утром его друзья осуждали отца; Кунио казалось, будто их устами говорит весь народ. Никогда, думалось Кунио, он с такой ясностью не понимал, какая глубокая пропасть разделяет его с отцом. Да, оп выступает против отца, но, его поддерживают и этом друзья. Само время на его стороне. Эта мысль придавала Кунио мужество. Сочувствие друзей казалось ему более падежной опорой в жизни, чем поддержка отца. Сознание близости с товарищами успокаивало. Эту близость нужно было сохранить во что бы то ни стало. Сейчас его друзья осуждают отца; кто знает, скоро они, возможно, осудят и его тоже... Кунио боялся этого. Он хотел показать товарищам, что весь безраздельно принадлежит им, что он их друг, их верный единомышленник. Оп готов был верить, что отец является преградой между ним и товарищами, и все больше негодовал на отца.
Правительство заявляло, что неустанно стремится к мирному урегулированию японо-американских отношений. Тем не менее иностранцы один за другим спешили покинуть Японию через порты Кобэ и Иокогаму. В то же время японцы, проживавшие в Сингапуре, в Маниле, в самой Америке, до отказа .заполнив пароходы, с каждым рейсом возвращались в Японию. По мере того как осень подвигалась к зиме, все яснее вырисовывался облик надвигающейся катастрофы.
Первого ноября было опубликовано решение кабинета министров о новом налоге размером в шестьсот тридцать миллиардов иен. Тяжелое бремя войны, возложенное на плечи японского народа, постепенно становилось все ощутимее.
Утром пятого ноября посол Курусу вылетел на самолете в Америку. С его поездкой были связаны последние надежды на мирный исход переговоров. Но Сэцуо Киёхара оценивал обстановку пессимистически.
— Поздно. Сам Курусу тоже, по всем данным, не верит больше в успех этих переговоров. И к тому же — как бы это сказать получше? — одним словом, когда события зашли так далеко, никакими конференциями делу уже не поможешь...
Кризис приближался все нарастающим темпом. Речь Рузвельта, речь Тодзё, статьи в газетах, призывы Общества содействия трону, радиопередачи, организуемые высшим военным командованием,— все толкало страну к роковой развязке.