Тростник под ветром
Шрифт:
Командир батальона поднялся на холм, где стоял шест с флагом, и начал разбор маневров. В казенных, стандартных выражениях он хвалил отличившихся. Его никто не слушал. Всем хотелось как можно скорее добраться до бараков и заснуть. До военного городка в Итадзума было около километра.
Наконец разбор кончился; только теперь учения считались полностью законченными. И офицеры и солдаты устало перевели дыхание. В темноте послышалось бренчание снимаемый с винтовок штыков. Танки, тяжело грохоча моторами, ушли. На обширном плато у подножья Фудзи, по которому со вчерашнего
— Уруки, беда...
— Что еще стряслось?
— Я потерял ножны! .
— О черт! Болван! Лез из кожи вон, вот и нарвался! Беда с тобой! Ну что ж, придется тебе повиниться!
Они разговаривали шепотом, но звук их голосов долетел до ушей Хиросэ. Он подошел на несколько шагов ближе к строю.
— В чем дело? Что там такое?
Ни Тайскэ, ни Уруки не отвечали. Тайскэ внутренне содрогнулся. Нотерн пожен не могла кончиться добром.
— Кто сейчас болтал?
— Я, Уруки.
— В чем дело?
Тайскэ сделал шаг вперед.
— Я потерял ножны от штыка.
Что-о? — сказал унтер, и в голосе его послышались зловещие нотки.— Кто это? Асидзава, ты?
— Так точно, Асидзава.
— Так что ж, по-твоему, потерял и ладно, а? Ты от кого получил этот штык?
Тайскэ молчал.
— От кого штык получил, я спрашиваю?
— Пожалован его величеством императором.
— Так, по-твоему, можно его терять, а?
— Никак нет. Когда рассветет, я отыщу ножны.
— Что? Когда рассветет? А до тех пор, значит, пусть себе валяются где попало, так? — Удары кулака, от которых у Тайскэ потемнело в глазах, посыпались на него справа и слева. Тайскэ зашатался, с трудом удержавшись на ногах.
Я отыщу! — с отчаянием закричал он.
Хиросэ опять грозно надвинулся на него.
— Я отыщу! — еще раз выкрикнул Тайскэ, отшатнувшись. Потом выбежал из шеренги и, как будто спасаясь от погони, опрометью кинулся вниз по склону, сжимая в руке винтовку. Перед ним на много километров расстилалось окутанное ночным мраком плато, безлюдное и безмолвное, дышавшее затаенной враждебностью.
Первая рота двинулась вперед. Слыша тяжелую поступь возвращавшихся в бараки солдат, Тайскэ один уходил все дальше и дальше, бесцельно блуждая по окутанной ночным мраком равнине.
Попытка отыскать ножны в темноте, на заросшей густым кустарником и травой равнине, была безнадежной. За день Тайскэ прошел и прополз более десяти километров. Невозможно было запомнить, где он бежал в разгар учений. Но все-таки ножцы надо было найти. Ведь оружие было «пожаловано солдатам его величеством императором»!
Шаги марширующей колонны постепенно удалялись и наконец совсем замерли в отдалении. Тайскэ оглянулся по сторонам—далеко впереди мерцали редкие огоньки
Направо чернела темная стена леса. Длинной лентой протянулась дорога, ведущая в Магаэси и Таробо; конец ее затерялся во мраке ночи. Внезапно опустился густой туман. Потом налетел холодный ветер, и туман, как волнуемый ураганом поток, проплыл дальше. Когда опять прояснилось, Тайскэ увидел на земле свою тень, отбрасываемую слабым лунным сиянием. Он испытывал невыразимое чувство одиночества. Теперь, когда он остался совсем один, всеми отверженный, ему страстно хотелось жить, он цеплялся за жизнь.
...Честное слово, можно было подумать, будто этой равнине нет ни конца ни края. На земле было слишком темно, чтобы искать ножны, трава и кусты стояли густой черной тенью. Тайскэ показалось, будто он попал в какую-то ловушку, нарочно подстроенную ему зловредной судьбой. Если он вернется в бараки, его ждет там унтер Хиросэ, ждет карцер. Не зная, на что решиться, Тайскэ остановился,— мимо него беззвучно, как призрак, пролетела сова. Ветер, свистя, шелестел увядшей травой, с шуршанием осыпался песок, в воздухе носились песчинки.
Тайскэ уселся па небольшой возвышенности близ дороги и вытянул ноги. Воды во фляге не было, осталось только немного галет. Открыв ранец, он достал галеты, откусил и вдруг заплакал от жалости к самому себе. Он ел галеты и плакал. Кругом не было ни души. Его окружала первозданная земля, первозданный ветер и холод, и среди них он, Тайскэ, был единственным живым существом. Некоторое время Тайскэ прислушивался к собственному дыханию, потом, обхватив винтовку руками, опустил голову на колени и закрыл глаза. Отщепенец...
За воротник струйкой забирался холод и бежал по спине. Колени дрожали, зубы выбивали дробь. От чрезмерной усталости Тайскэ начало клонить в сон. У него не было сил бороться со сном, так мучительно хотелось спать. «Если я усну здесь — замерзну»,— подумал Тайскэ. Усталость до некоторой степени притупляла сознание опасности. Не в силах разлепить веки, он попытался встать. Но ноги больше не повиновались ему. Опять налетел туман, и когда он рассеялся, на прикладе винтовки заблестел иней. Опираясь на винтовку, Тайскэ кое-как приподнялся на четвереньках. «Если я усну здесь — замерзну...» Он попытался встать на ноги.
Но у Тайскэ уже не было ни физических, ни душевных сил, чтобы встать и пойти. Стоя на четвереньках, он опустил голову и погрузил лицо в крупный холодный гравий. Мысли расплывались и уже не повиновались ему. Охваченный не то сном, не.то каким-то оцепенением, Тайскэ потерял сознание.
Когда рота подошла к наружной ограде из криптомерий, окружавшей бараки в Итадзума, Уруки вышел из рядов и подбежал к унтер-офицеру Хиросэ.
— Господин командир отделения, разрешите обратиться! Солдат второго разряда Уруки...