Тростник под ветром
Шрифт:
XX
Гарнизон острова Атту, окутанного туманами северных широт Тихого океана, погиб в полном составе во главе с полковником Тамоцу Ямадзаки — «разбился вдребезги, как разбивается драгоценная яшма...» Сообщение Ставки, составленное на этот раз уже в нескрываемо-траурном тоне, оповестило об этом по радио всю страну.
А вскоре после падения Атту войска Объединенных Наций наголову разбили армию держав «оси» в Северной Африке, переправились через Средиземное море и высадились в Сицилии; режиму Муссолини пришел конец. На смену ему явилось правительство Бадольо.
Дела немецкой армии па Восточном фронте шли все хуже и хуже. В июне японская
В Японии тоже все сильнее чувствовалось приближение развязки. Слепое доверие к «империи, существующей непрерывно две тысячи шестьсот лет», мало-помалу сменилось ощущением смутной тревоги и опасения. Правительство и военное руководство все заметнее проявляли симптомы растерянности. «Просчет» в войне против Америки давал себя знать со всей очевидностью.
Флоту не хватало кораблей, авиации — самолетов. Продовольствие, железо, нефть, каучук — во всем чувствовалась острая недостача. Чтобы восполнить эту нехватку, правительство непрерывно и бездумно выдвигало все новые и новые лозунги, печатало все новые плакаты:
«Хоть одним кораблем больше, хоть одним самолетом больше!»
«Капля керосина — это капля крови!»
«Есть запасы — нет боязни!»
«Никаких личных желаний до полной победы!»
«Сто миллионов. человек — одно сердце, одна воля!»
Но народ уже осознал главное — что его собственные дух и решимость дрогнули. Чем больше правительство кричало о Мобилизации духа, тем более чуждым становилось оно японскому народу. При виде плакатов, которыми Ассоциация помощи трону, Молодежная ассоциация помощи трону и правительство обклеивали все перекрестки, люди с отвращением отворачивались. Ибо каждое слово этих плакатов сковывало по рукам' и по йогам, предвещало одно лишь горе.
Словами плакатов уже невозможно было поднять народ на новые дела и жертвы.„ Народ Японии больше не шел в ногу с правительством. Люди утратили веру и в правительство и в военное руководство, и это неверие порождало внутреннюю тревогу. Когда дух народа надломлен, перспективы войны безнадежны. Поражение неизбежно, хотя сулит неисчислимые бедствия. Но продолжать усилия, направленные на достижение победы, было невозможно: недоставало главного — доверия к власти.
Таясь от властей и от полиции, люди помышляли теперь только о своих узколичных интересах и выгодах. Каждый беспокоился лишь о себе самом, о своей жене и о детях. За два года до капитуляции Японии раньше и прежде всего капитулировал дух народа. И это произошло не из-за пропаганды противника, не под угрозой вражеских пушек. Разочаровавшись в правительстве и в военном руководстве, убедившись, что они не стоят тех жертв, к которым постоянно призывают народ, люди, охваченные усталостью и апатией, пришли в то состояние отчаяния, когда у человека опускаются руки и он в тупом бездействии ожидает наступления неотвратимого
В эти тревожные, беспокойные лето и осень 1943 года Иоко ежедневно ездила электричкой на службу в Военно-медицинскую академию. Впервые она соприкоснулась с реальной жизнью, которую до сих пор знала плохо. Теперь она своими глазами увидела трагические будни страны, вот уже много лет подряд ведущей войну. Люди, с которыми она утром и вечером вместе ехала в электричке, выглядели встревоженными, угнетенными тяжелой, неотступной заботой. Взгляды были испуганными. Одежда стала жалкой, лица изможденными.
9 Тацудзо Исикава
257
Изящество и красота исчезли из жизни. Цветники превратились в огороды; на клумбах выросли стебли кукурузы, даже обочины дорог были распаханы, и на мостовую тянулись побеги тыквы. У лавок и магазинов стояли длинные очереди за продовольствием и табаком, которые выдавались по карточкам; палимые зноем, с усталыми лицами, люди простаивали в тупом ожидании много часов подряд.
Мужчины, точно по уговору, все носили за спиной рюкзаки. Пожилые служащие торговых фирм и правительственных учреждений возвращались вечером домой, до отказа набив эти рюкзаки брикетами прессованного угля, соей, которая выдавалась семьям фронтовиков, пачками грубой, серой хозяйственной бумаги.
Разговоры молодых женщин-служащих в вагонах электрички вертелись исключительно вокруг одной темы: одна рассказывала подруге, что в министерстве внутренних дел служащих снабжают неважно, и потому она устроилась через знакомых в военное министерство, другая с. завистью отвечала, что лучше всего снабжают на предприятиях, имеющих оборонное значение, например на судостроительных или авиационных заводах...
Иоко выходила из вагона электрички на станции Вакамацу в районе Усигомэ и шла по широкой дороге. Она носила светло-серые брюки и блузку с длинными рукавами, волосы были туго завязаны шелковой тесемкой. Так она одевалась на случай воздушной тревоги.
В конце широкой улицы высились величественные ворота Главного военного госпиталя. Сразу за воротами, слева, виднелось маленькое строение — приемная, где постоянно толпились жены и матери раненых, пришедшие на свидание. «Бедные...» — думала Иоко, глядя на этих женщин.
Влево от госпиталя тянулась дорожка, плавно сбегавшая вниз по отлогому склону. Эта дорожка вела на территорию Военно-медицинской академии. В центре двора был разбит сад; в зарослях вишневых деревьев стрекотали цикады; вокруг этой центральной площадки раскинулись корпуса академии. В глубине, прямо напротив ворот, высилось главное здание: там находились аудитории. В корпусе налево разместился склад медикаментов, этажом выше — конференц-зал. Направо виднелось главное здание больницы и пять прилегающих
к нему больничных корпусов. А еще дальше, в глубине территории, тянулись корпуса, предназначенные для гражданских больных, построенные на средства Императорского благотворительного общества.
Аптека помещалась в главном здании, направо от входа. Посреди просторного помещения на четырехъярусных стеллажах стояли бутыли с лекарствами; лекарства выдавались через прорубленное в стене окошечко, выходившее в коридор. В подвальном помещении стояли ящики с медикаментами. В провизорской работало четверо мужчин и пятеро женщин; они ежедневно готовили порошки и микстуры более чем для тысячи больных. Комната была пропитана запахом лекарств и наполнена звуком непрерывно бегущей струи воды.