Тростник под ветром
Шрифт:
Эта сила безотчетно пугала Иоко. «Лучше мне держаться подальше от него»,— подумала она. Ей даже нравилось оставаться в отдалении и в то же время тайно думать о нем.
XX)
В деловом квартале Маруноути, на улицах, застроенных многоэтажными зданиями, проводились учения по противовоздушной обороне. В подъездах и на площадках стояли ведра и мешки с песком; распорядители в противогазах с озабоченно-строгим видом сновали взад и вперед, расталкивая толпу клерков и женщин-служащих. На улице качали воду пожарным насосом. Мощная струя воды радужным водопадом сверкала на фоне ярко синего неба и падала вниз, растекаясь
Директор Асидзава сидел за столом у себя в кабинете на шестом этаже, с холодным неодобрением прислушиваясь к царившей внизу суете. На столе перед ним лежал лист .бумаги — редакционный план предстоящего новогоднего номера.
«Январь, 1944 год:
1. «Независимый характер экономики «Восточноазиатской сферы совместного процветания».
2. «Историческая миссия правительства Ван Цзин-вэя на китайском материке».
3. «К вопросу о военных ресурсах».
Рукописи, обозначенные в оглавлении, все без исключения были не по душе Юхэю. Все статьи сводились по существу к прославлению войны. А между тем, если он, Юхэй, до сих пор продолжает издание журнала, то решился на это лишь затем, чтобы открыть народу глаза на истинный характер этой войны, только так он мыслит себе миссию своего журнала. Но что получилось на деле? Все статьи, намеченные для новогоднего номера, приветствуют и одобряют войну, обходят молчаливым согласием агрессивные устремления военного руководства, всячески оправдывают и принимают как должное трагическую участь порабощенного, измученного народа.
Он пытался выразить свое недовольство главному редактору Окабэ, но гот с легкой и чуть насмешливой улыбкой отвел аргументы директора:
— Все это я и сам понимаю, шеф. Нечего и говорить, все мы полностью разделяем ваши взгляды. Но дело вот в чем... Вы сами отлично знаете, шеф, что такое нынешняя цензура. Ведь мы, слава богу, не отряд смертников, чтобы мчаться во весь опор в бой, в надежде поскорее 270
сложить свои головы. Право же, гораздо умнее по возможности избегать опасности...
Слова Окабэ были совершенно справедливы. Юхэй, как директор, просто не имел морального права потребовать от главного редактора, чтобы он составил оглавление, равносильное смертному приговору для журнала. Но, издавая такой примиренческий, компромиссный журнал, не тащат ли они общественное мнение по угодному властям направлению, не придают ли они печати тот характер, который как раз и нужен агрессорам? Не станет ли преступлением этот компромисс, на который его журнал вынужден пойти как на временное отступление, только для того, чтобы пережить суровые времена?
Терзаемый такими противоречивыми мыслями, директор. подпирая подбородок рукой, смотрел на суматоху, царившую внизу, на улице. Учения были в самом разгаре, пронзительные голоса команды то и дело долетали до шестого этажа. После того как японская армия оставила Атту и Кыску, линия обороны северной зоны Тихого океана стала весьма ненадежной. По слухам, вражеская авиация уже бомбила Хоккайдо. Эскадры противника приблизились к берегам Японии. Значит, американские самолеты могут появиться в любое время. Кажется, недалек час, когда учения по противовоздушной обороне и в самом деле могут оказаться полезными...
Директор встал, взял лист с оглавлением новогоднего номера и, отворив дверь в соседнюю комнату, вошел
За большим столом у окна главный редактор Окабэ беседовал с молодым журналистом. Последний, по-видимому, только вернулся в редакцию и не успел еще даже снять шляпу.
При появлении директора молодой сотрудник Акао тотчас же вскочил и, сняв шляпу, поздоровался.
— Здравствуйте, шеф. Я только сейчас приехал.
— А, ведь ты ездил в Атами... Ну, как там?
Информационное бюро военного министерства раз в году устраивало в Атами банкет, на который приглашались связанные с бюро журналисты. Это был нехитрый маневр, с помощью которого информбюро пыталось задобрить журналистов, на долю которых в течение всего года доставались одни упреки и брань. Отказаться от участия в этом банкете было невозможно — это вызвало бы неудовольствие руководства информбюро. Поэтому от каждой редакции посылали на этот банкет по одному работнику.
— Признаться, до сих пор голова болит с похмелья...— На бледном лице Акао появилась улыбка, и он в замешательстве почесал в затылке.— Не удивительно, ведь пить начали с трех часов дня. А гейш собрали, кажется, всех, сколько их есть в Атами! Ох, и гуляли же! Под вечер, часов с семи, с восьми, начали потихоньку выходить из зала по двое, по одному... В результате из двадцати пяти приглашенных в гостинице ночевало всего лишь двое. Сегодня утром все, конечно, вернутся обратно и приведут «лошадок» с собой... Ну а бухгалтер информбюро выстроит их в саду, сам с торжественным видом усядется на веранде и начнет вскрывать пачки с деньгами и выплачивать, вскрывать и выплачивать... Не зря же, в самом деле, девушки гуляли с офицерами императорской армии — жадничать тут не приходится! Майор Сасаки и капитан Мидзогути еще сегодня шатаются с перепоя,— засмеявшись, закончил он.
Так вот на что расходовалась часть «экстренных ассигнований на войну», выжатых ценой пота и крови народа,— деньги тратились на кутежи и на гейш в Атами. Такова была закулисная сторона лозунга «Сто миллионов человек — одна воля, одно сердце!» Вот что совершалось органами пропаганды армии, кричавшими: «Хоть одним самолетом больше!»
Печать должна была бы осудить это беззаконие, эти порочные нравы, это бесстыдство... Но пресса бессильна. О подобных нравах не только невозможно рассуждать на страницах журналов — нельзя даже говорить на эту тему в стенах редакции: за одно неосторожное слово можно попасть в лапы жандармов.
— Гм, вот как? — улыбнувшись, сказал Юхэй. — Ну что ж, ведь офицеры информбюро тоже люди молодые...
Да, военщина не испытывает страха перед народом. Она считает, что угнетенный народ, лишенный их стараниями и зрения и слуха, ничего не видит, ни о чем не догадывается. Жестокое заблуждение! Народ все знает. Знает, но’ молчит. Народ ничего не забывает и никогда не забудет. Каждый факт, каждое событие откладывается и запечатлевается в его сердце. В сердце народа уже многое накопилось. Пусть пока это еще не проявляется внешне, но в самых потаенных уголках сознания миллионов японцев уже зародилась ненависть и отвращение к военщине.