Тростник под ветром
Шрифт:
При первой встрече этот человек не сказал ни слова. Сегодня он, напротив, выглядел оживленным и, казалось, готов был говорить без умолку. Его речь звучала равнодушно, и вместе с тем во всей его манере держаться было что-то привлекательнее, властное. Иоко медленно шла рядом с Огата-сан, помогая ей катить кресло вверх по дорожке, по направлению к Главному госпиталю. Из зарослей, окаймлявших дорожку, доносилось слабое стрекотание поздних цикад.
— Мой брат тоже убит на фронте...
— В самом деле? Где?
— На юге. Собственно говоря, он не убит, а погиб из-за аварии с самолетом.
— Разбился?
— Нет, его ударило пропеллером. Он служил
— А-а, вот оно что. Такие случаи бывают частенько...
Иоко вдруг рассердилась. Бессердечные, заносчивые слова! «Наверное, он лейтенант или капитан»,— подумала она и посмотрела на знаки различия, приколотые к халату раненого. Он был фельдфебель. «Ну ясно, младшие командиры все люди без сердца».
— Вы сами из Токио? — спросила она только для того, чтобы сказать что-нибудь.
— Я? Да, наш дом в районе Сиба.
— Ах так... Это хорошо, что дом близко. Родные навещают вас?
— Нет. Жена уехала в провинцию.
— Но она, надо думать, приезжает к вам иногда?
— А зачем ей приезжать? Отец здесь, в Токио, он иногда приходит. Но он у меня больной, пожалуй долго не протянет.
Иоко не сразу нашлась что ответить. Он говорил обо всем чересчур уж просто и грубо. Она почувствовала, что разговор с этим человеком утомляет ее.
— Огата-сан, я пойду обратно,— вздохнув, проговорила она.— Заходите завтра, хорошо?
— Да, думаю, что завтра выдастся часик свободный. Зайду непременно.
— До свидания!— раненый поднял правую руку, как ,бы приветствуя Иоко, и обернулся к ней с веселой улыбкой. Когда он улыбался, его лицо приобретало удивительно ласковое выражение, простодушное и привлекательное, как у ребенка.
Возвращаясь, Иоко вдруг подумала, что этот раненый, в сущности, очень несчастный человек. Правда, по его словам, его отец живет в Токио, но жена находится далеко в провинции и ни разу не навестила его. Несомненно, на это имеются какие-то особые и, по всей вероятности, веские причины. Получить ранение на фронте, вернуться на родину и не повидаться с женой — как это, должно быть, обидно!.. И Иоко стало жаль раненого.
Она торопливо вернулась в провизорскую и остаток дня провела в напряженной работе. Одно за другим появлялись в окошечке лица амбулаторных больных, озабоченные, невеселые. Получив лекарство, они, нахмурившись и шевеля губами, читали про себя написанный на рецепте способ употребления. Потом уходили, бормоча под нос что-то невнятное. Подошел младший провизор с бланками рецептов и попросил разъяснений. Из вестибюля долетели громкие голоса — это принимали новых больных и провожали тех, кто выписывался.
Сосредоточенно работая в этой деловой суете, Иоко думала о пациенте сестры Огата. Ей вспоминался его властный, проникающий в душу взгляд и ласковая улыбка. Потом вновь всплывал в памяти равнодушно-холодный тон его речи, и она думала о том, что в семье у него, по-видимому, не все ладно.
Завтра ему будут делать операцию, заново сращивать кость. Он говорил об этом легко, даже небрежно, и все-таки Иоко чудилось во всем его облике что-то мучительно одинокое.
«Да нет же, в конце концов он вовсе не так уж мне нравится»,—решила Иоко. От этой мысли ей стало спокойней. Он не производил впечатления глубокой натуры, способной понять движения сердца, мельчайшие переживания другого. Это человек грубоватый, типичный военный, из той категории людей, которые шагают по жизни, расталкивая встречных локтями...
Иоко вспомнился Тайскэ. Чуткий, всегда мягкий и ласковый, добрый — таким был
На следующий день, сразу после обеда, Огата-сан, проводив раненого в операционную, пришла к Иоко в аптеку поболтать. Они беседовали у окна в коридоре.
Огата-сан рассказала, что у нее есть ребенок, которого она отдала на воспитание в семью брата, что после смерти мужа ей пришлось перенести много неприятностей, так как у него оказались долги,— одним словом, поделилась всем, что пережила после ухода из лечебницы профессора Кодама. Свой рассказ она перемежала непрерывными сетованиями на жизнь. Во время разговора она то и дело поглядывала на часы. Выложив уйму всяких историй, она огляделась вокруг.
— Ах, как курить хочется... Да здесь нельзя, наверное?— сморщив нос, она засмеялась.— А этот Хиросэ-сан, доложу я вам!.. Все время пристает ко мне с расспросами насчет вас. Это наводит па размышления! — лукаво проговорила она, поддразнивая Иоко.
— Хиросэ-сан?.. А-а, тот раненый...
— Ну да. Он так мне надоел, что я его даже выругала. «На что это похоже, говорю: раненый — а туда же...» А он только смеется в ответ. Но парень он славный, симпатичный. Я таких люблю, никогда не придирается к сестрам. А о вас он говорит, что вы похожи на незамужнюю девушку. И еще сказал, что вы —женщина в настоящем японском стиле, только без старомодных манер. Как бишь он выразился... Развитая, что ли, умная... или, кажется, современная... В общем, разное говорил. Конечно, ему хорошо, лежит себе на койке, делать-то ему нечего, времени свободного уйма. А’ я ему так напрямик и сказала: Кодама-сан — дочь профессора, образованная барышня, не чета нам, медсестрам, и если он думает, что она из той же породы, так очень ошибается! Сейчас ему оперируют ногу — орет поди... Жена у него живет не то в Атами, не то в Ито, в общем где-то поблизости, а ни единого раза не приезжала проведать. Наверное, поссорились, не иначе... Но только, будь я на ее месте, даже если бы и повздорила немножко с мужем, а все-таки, уж если бы его, раненого, привезли обратно в Японию, то проведать по крайней мере приехала бы. Странно, правда? Упрямые, видно, оба — ни он, ни она не хочет мириться первым... Сколько бы это сейчас могло быть времени?..
«Ангел в белых одеждах» —таким красивым эпитетом принято называть медицинских сестер; но такая женщина, как Огата-сан, переслужившая во всех городских больницах, скорее всего напоминала увядшее растение. Грубые слова и резкие жесты служили ей своеобразной защитой от непрерывно терзавших ее тягот военного времени. Эта грубость была своего рода защитной оболочкой, абсолютно необходимой для того, чтобы одинокая женщина могла снести выпавшее ей на долю несчастье, уцелеть в жестокой борьбе за существование.
— Ну, пойду посмотрю, как там дела в операционной. Передайте от меня большущий привет профессору! — проболтав минут двадцать, сказала Огата-сан и торопливо побежала по коридору.
В провизорской как раз наступил обеденный перерыв. Иоко зачерпнула воды в мензурку и залпом выпила всю. Отчего это, когда она говорит с этим раненым, у нее такое чувство, будто дыхание останавливается в груди? Она попыталась представить себе его лицо. Сейчас ему рассекли ногу и пилят кость... А он, лежа на операционном столе, наверное шутит с врачом... Его нельзя было жалеть. Этот человек не внушал жалости. В нем не было ничего жалкого, напротив, он казался сильным, почти до отвращения сильным...