Тройная игра афериста
Шрифт:
А, может, она и была между нами. Любовь. Босячка и вор - прекрасный союз!
Нинка продолжала вспоминать. Она сказала, что вот теперь, когда наконец окрепла в этой жизни, почувствовала уверенность в завтрашнем дне, ей очень хотелось бы посмотреть на дочку. Нет, она не будет рассказывать девочке, что она ее настоящая мать. Только бы посмотреть, так, тайком.
– Вовка, интересно, на кого она больше похожа? На тебя или на меня? Хорошо, если бы на тебя. Ты красивый.
– Я и сам не прочь
– Дом ребенка у нас в Ялте ликвидировали. Нет денег его содержать. Я пыталась узнать где документы, говорят, что в архиве где-то в Симферополе. А может и нет и там.
– Ну, а ты хоть что-нибудь помнишь об этих людях.
– Ну, он такой мужчина видный, а жена - толстуха крашенная. Она к нему уважительно обращалась, все по отчеству больше, Демьяныч...
Меня будто по ушам ударило. И по голове тоже. Ей Богу, аж в глазах потемнело. И слышать перестал. Вижу, Нинка рот раззевает, говорит что-то, а чтго - не слышу. Оглох. Тут меня кто-то за штанину потянул. Я вниз посмотрел - Джина. Тянет меня за гачу, а сама в глаза смотрит, как человек. Будто что-то спрашивает. И снова я услышал все звуки: и как Джина повизгивает, и как Нинка что-то там про геолога Демьяныча говорит. И тут Нинка еще одну фразу сказала:
– А родилась наша дочка 27 июля. Сейчас ей уже 14 исполнилось.
–
И я снова оглох. Уже надолго.
Глава 3
Одна за другой закрываются двери тюрем, камер. По серому дождливому нему ползут равнные облака..
Видна слякотная асфальтовая, серая площадь, посреди которой возвышается уродливое сооружение, напоминающее виселицу. При ближайшем рассмотрении выясняется, что это не виселица, а нелепая фанерная трибуна с навесом, нечто среднее между трибуной и вышкой охранника.
Серые и безликие колонны заключенных движутся по плацу в разных направлениях. Все шаркают ногами, тюремные костюмы висят, как на чучелах, сверху их движение напоминает вздрагивающую кишку.
На трибуне стоит, вертя головой, полковник удивительно маленького роста. На нем фуражка с огромной тульей.
– Это я, полковник Басильев, вам говорю. Мы наведем в лагере порядок,-надсадно орет он.-Мы не позволим распускать среди осужденных грязные пасквили. Это свободная зона, тут должен быть железный порядок. Мы вынуждены сегодня выпустить из БУРа этого бунтовщика Хоркина, так как срок наказания сегодня кончался. Но он очень скоро вернется обратно. Он не читал и не хотел читать наш плакат, который каждый осужденный должен знать наизусть. Что написано на этом плакате. На плакате написано: "На свободу - с чистой совестью!" Готов ли Хоркин когда-нибудь освободиться с чистой совестью? Нет, его совесть нечиста. Он получает сегодня свободу в кредит, так как он не исправился.
Голос полковника Басильева остается за кадром в виде гнусавого фона. Последний раз грюмкают железные двери. И виден человек среднего роста и среднего возраста с характерно сплющенным носом и большими, слегка выпуклыми глазами. Он одет в обычный тюремный костюм, но сидит этот серый костюм на нем даже с претензией. Явной дисгармонией смотрятся старые кроссовки - единственная вольная одежда. Хоркин идет слегка задумавшись, по сторонам не смотрит. Он похож на только освободившегося. Трудно поверить, что зек, совершивший побег, будет ходить по городу в таком виде.
Хоркин проходит мимо веселой летней площади, мимо милицейских патрулей вокруг этой площади. Перед ним гостиница. Вестибюль сияет огнями, видно, что гостиница высшего разряда. Хоркин входит в вестибюль.
ххх
Хоркин вошел в двери гостиницы. Навстречу ему протестующе поспешил швейцар, но Хоркин механическим жестом сунул ему денежную купюру и тот склонился в поклоне, а Хоркин подошел к администратору, сказал несколько фраз, заполнил бумаги, получил ключ и прошел к лифту уже мимо другого вахтера, взиравшего на него с явным неодобрением.
Номер люкс мало чем отличался от других люксов. С претензией на роскошь, но казенный и не очень удобный. Хоркин скинул промокшую куртку и уселся к телефону.
Звонки его, судя по долгому набору цифр, были адресованы в другие города. Разговор мало что прояснял - короткие "привет, не узнаешь, да -я, освободился, надо бы встретиться, буду у вас на днях...", лишь последний разговор был человечным. Хоркин поздравил абонента с дождливым летом и обещал скорую встречу, сказав, что о делах они поговорят в следующий раз.
В окно сочился рассвет, болезненное веселье в гостинице угасало. Хоркин спустился в ресторан и поймал за фартук сонную официантку.
– Красавица, проснись на миг. Жрать охота.
– Ты откуда такой взялся,- подозрительно посмотрела девушка на робу Хоркина.
– Работаешь тут, что ли?
– В некотором роде. Принеси чего-нибудь вкусненького.
– На вкусненькое у тебя зарплаты не хватит.
– Хватит, на все хвати. На аванс.
Хоркин сунул в кармашек фартука сто долларов, чем почти прогнал сон с хорошенького глупенького личика.
– Садись, я сейчас. Посмотрю на кухне, что-нибудь получше.
Вернувшись с подносом, девушка быстро обставила стол, воздрузив в середине графинчик.
– Водка польская, хорошая.
– Спасибо, посиди рядом. Все равно смена кончается.
– Слушай, ты кто?
– А вот пойдем со мной - узнаешь.