Тройная игра афериста
Шрифт:
– Пожалуйста, - добавила женщина, - мы вас отблагодарим.
– Я не уверен, что могу быть вам полезен, - сказал я застенчиво.
– Семьдесят долларов, - с видом бросающегося в пропасть, выпалил мужчина, - больше нет ни копейки.
– Не смешите меня, - сделал я возмущенное лицо.
– Ну ладно, сто. Больше нет, правда. Мы на эту машину два года копили. И еще заняли у родственников.
Эти люди производили приятное впечатление. Видно было, что они не
– Ну, что ж...
Я стянул материю с машины, сложил ее, сунул подмышку, подмигнул изумленной Маше и отошел в другой край обширной стоянки. Когда, через 15 минут облагодетельственная мной пара укатила, я укутал брезентом следующего "жигуленка". На сей раз я выбрал тускло зеленый цвет...
Время клонилось к вечеру, когда я, взглянув на утомленную Машу, решил закругляться. Тарас Бульба аккуратно ждал нас в уговоренном месте. Завалившись на мягкое сидение "опеля" я облегченно закурил, пустил дым в приоткрытое окно, достал из кармана пачку баксов и пересчитал. Сумма была скромная - всего 720 долларов, но я и не планировал высоких заработков. А этих денег нам с Машей вполне хватит на все время отдыха.
Маша ухватила меня за ухо:
– Наклонись, что скажу...
Я наклонился.
– Ну, ты и аферюга!
– прошептал мне в ухо задорный голосок.
– Подожди, не отбивайся, я еще что-то скажу...
– Маша, ну щекотно же...
– Терпи. Вот, слушай. Я тебя люблю!
– Я тебя тоже, - сказал я, улыбаясь. И добавил серьезно:
– Очень!
Тут я вспомнил, что мне еще нужно зайти в архив.
– Тормозни у бывшего исполкома, - сказал я, взглянув на часы, - я еще, пожалуй, успею, шести еще нет.
Да, архив еще работал. Я представился корреспондентом газеты "Жемчужина Крыма", (хотя такой газеты в Крыму нет, но со временем, надеюсь, появиться. Как печатный орган блатной гостиницы), сунул почтенной мадам архивариус коробку конфет, заблаговременно приобретенную в ближайшем ларьке, и попросил разрешения взглянуть на архив бывшего Дома ребенка в Ялте. Дама начала рассказывать мне длинную историю про "положено - не положено", но я прервал её лепет десяткой американского производства. Вскоре папка лежала на столе и я быстро пролистал её, разыскивая 1983 год.
Год этот вместил в себя не так уж много документов. То, что меня интересовало, лежало третьей по счету бумагой - актом. "Акт об усыновление, зачеркнуто, удочерение младенца женского пола в возрасте 42 дней со дня рождения, смотри копию "Свидетельства о рождение, выданного Родильным домом N 2 г.Ялты от 27.08-1983г гражданке Тузленко Нине Николаевне..."
Дальше я уже бежал по бумаге глазами, выхватывая главное:
"Передать в полную опеку гражданину ... Демьяновичу и его законной жене гражданке... Расписка. Я, Тузленко Н.Н. отказываюсь от ребенка... в пользу...".
– Простите, где бы я мог снять копию этого документа?
– Да вы что? Если я позволила вам посмотреть запрещенные
Я не дал ей продолжать монолог.
– Заткнись, - сказал я, выдирая Акт из подшивки, - заткнись и забудь. Вот тебе еще двадцать баксов и заткнись. А вякнешь - пойдешь под суд за взятки и разглашение служебных секретов.
Запихивая бумаги в карман я спустился по лестнице к машине и закурил. Сердцо колотилось, как у сумасшедшего. Ну не мог же я сказать Маше, кто я на самом деле. Зачем калечить ребенку жизнь!
С трудом взяв себя в руки я доплелся до машины и уселся спереди.
– Ты что это со мной не сел?
– вредным голосом спросила Маша.
– Я курить буду, доченька, не хочу тебя дымом травить.
– Кто, кто? Какая я тебе доченька?! Тоже мне, старик нашелся! Может еще внученькой назовешь? Договорились же, ты - старший брат. На худой конец - дядя.
– Озорная у вас дочка, - встрял в разговор соскучившийся по общению Тарас Бульба, - балуете вы её.
– Кого же еще баловать, - ответил я, - не тебя же, толстяка жадного?
И сам удивился собственной резкости. Шофер то тут при чем? Ах, если бы все не умели врать? Даже в мыслях.
То есть, даже подсознательно не могли бы задумать или предположить любой обман, любую фальшь, любое расхождение между словом и делом.
Как фантастически изменилось бы общество!
Исчезают бумажные отношения. Нет смысла в дотошных договорах, банковских обязательствах, расписках и контрактах. Они, естественно, остаются, но их обьем уменьшается предельно. Так, записки для памяти. "Я, Иванов В.В. взял в банке в долг сто тысяч. Должен отдать через месяц." И никаких проблем. Может, небольшая дописка о том, что, если не удастся отдать вовремя, буду отдавать с процентами.
И никому ничего не надо доказывать. Один сказал, что Иванов должен столько-то, но, примите мои соболезнования, заболел, умер. И нет вопросов, нет бумаг. Раз один сказал, значит так оно и есть. Слово "врать" отсутствует, оно ничего не обозначает, нет таких понятий в культурном наследии этого общества, нет таких символов в сознании его членов.
И даже если рассказать им про общество врунов, они не поймут."Как это, - спросят они,- как это можно сказать одно, а сделать другое?!" Для них это абсурдно. Мы можем представить себе общество, где все ходят задом наперед. Или летают. Но представляем мы таких людей с трудом, это представление в области абстракций. Так же и вруны для наших гипотетических правдолюбцев.
И изменения в таком обществе просматриваются гораздо более глубокие, чем отсутствие волокитных бумаг, бюрократии. Кстати, бюрократии не только бумажной, но и любой иной. Не может же человек правды говорить, что он занят, если он свободен. Он вынужден открыто сказать, что он не занят, но не хочет заниматься моими делами. А сказать такое - вылететь с работы.
Исчезают любовные интрижки с обманом одного из партнеров. Интрижки остаются, но по обоюдному согласию и доверию. И тогда это уже не интрижки, а нормальные любовные отношения.