Тройной контакт
Шрифт:
Исповедник кивнул.
– На чьей вы были стороне?
Лицо Исповедника на миг застыло, а потом он издал короткий смешок.
– Вы совершенно не представляете, что тогда происходило . Думаю, это естественно.
– Не понимаю, - сказал Эйкон.
– И никакими словами я не смогу вам объяснить. Это за пределами вашего воображения. Я был вором и убийцей, я продавал несертифицированные тяжёлые наркотики - из всех моих занятий только это хоть немного походило на труд. Даже не пытайтесь вообразить, милорд, мой уважаемый потомок, что мне когда-либо
Эйкон отвёл глаза от жгучего взгляда несмешанного человека. Было что-то неправильное в слабой тени гнева, который владел им и сейчас, через пятьсот лет.
– Но прошло время, - сказал Исповедник, - и всё изменилось.
– Его взгляд больше не фокусировался на Эйконе, он смотрел куда-то далеко.
– Есть старое изречение: ужаленный одной пчелой готов дорого заплатить за лекарство, но ужаленный пятью пчёлами не столь высоко оценит удаление лишь одного жала. Таково было человечество в древние времена. Глубоко неправильный мир, где скудные ресурсы альтруизма разбрасывались между десятью тысячами страдальцев и ни одного не спасали. И всё-таки…
– В какой-то момент мы перешли рубеж, - продолжал Исповедник.
– Безо всякого заметного апокалипсиса. Стало меньше войн. Меньше голода. Продвинулись технологии. Выросла экономика. У людей стало больше ресурсов на благотворительность, и альтруистам всё реже приходилось выбирать между объектами помощи. Однажды они пришли даже ко мне и выручили меня. Земля очистилась. С тех пор, как только появлялась серьёзная угроза, вся планета бросалась на неё и устраняла опасность. Люди наконец научились действовать сообща.
Исповедник подвигал челюстями, как будто что-то застряло у него в горле.
– Сомневаюсь, что вы способны вообразить, мой уважаемый потомок, какой невозможной мечтой это было когда-то. Но я не назову избранный путь ошибочным.
– Нет, я могу вообразить, - спокойно сказал Эйкон.
– Я как-то пытался читать интернет эпохи до Рассвета. Я думал, что хочу знать, да я действительно хотел, но… я просто не смог выдержать. Вряд ли кто-то у нас корабле, кроме вас, смог бы. Уважаемый предок, почему бы нам не спросить вашего совета, что делать с Детоедами и Сверхсчастливыми? Вы же единственный из нас, кто действовал в настолько чрезвычайных ситуациях.
– Нет, - сказал Исповедник, словно изрёк абсолютный запрет откуда-то из-за пределов Вселенной.
– Вы - тот мир, который мы хотели создать. Хотя я не могу говорить “мы”. Это просто искажение памяти, романтический отблеск на истории, погружённой в туман. В то время я не был одним из тех мечтателей. Я просто был заключён в собственный кокон страдания. Но если моя боль значила хоть что-то, Эйкон, то лишь как часть цены, уплаченной за мир, лучший чем тот. Если древняя Земля вас ужасает - разве это не значит, что всё удалось как надо? Вы прекрасные и светлые дети, и это ваш мир, и вам самим решать, что с ним теперь делать.
Эйкон попытался было возразить…
Исповедник остановил его жестом.
– Я действительно так считаю, милорд
Эйкон не знал, улыбаться ему или морщиться.
– Это Сухой закон, да? В первом веке до интернета? Ну уж, я думаю, все только порадовались, когда этот закон отменили. Не могу даже представить, насколько скучной была ваша сексуальная жизнь. Флиртуешь с женщиной, заводишь её, завлекаешь, и всё это время знаешь, что ты в полной безопасности, потому что она не имеет права взять инициативу на себя, если ты зайдёшь чуть дальше чем следует…
– Вам нужно освежить ваши знания истории, милорд Администратор. На достаточно общем уровне. Я хочу вам сказать - и это не общедоступная информация - что мы почти попытались свергнуть ваше правительство.
– Что?
– спросил Эйкон.
– Исповедники?
– Нет, мы. Те, кто помнил древний мир. Мы тогда всё ещё обладали солидным капиталом и огромным влиянием в грантовых комитетах. Когда наши дети узаконили изнасилование, мы решили, что будущее пошло не тем путём.
Эйкон раскрыл рот.
– Вы были настолько ханжами?
Исповедник покачал головой.
– У меня нет слов, - сказал он, - вообще нет слов, чтобы это вам объяснить. Нет, это было не ханжество. Это была память о зле.
– Хм, - сказал Эйкон. Он старался не улыбаться.
– Не могу даже вообразить, какое зло могло произойти от изобилия неконсенсуального секса.
– И не пробуйте, милорд, - сказал Исповедник. Он наконец засмеялся, но несколько страдальчески.
– Без, так сказать, личного опыта вы действительно не сможете вообразить, и пытаться бессмысленно.
– Ладно, из чистого любопытства - много ли вы потеряли?
Исповедник как будто на мгновение замер.
– Что?
– Много ли вы потеряли на рынке законотворческих прогнозов, когда поставили деньги на какие-нибудь ужасные последствия отмены запрета?
– Нет, вам действительно не понять, - сказал Исповедник. Теперь его улыбка была настоящей.
– Но теперь вы знаете, да? После этого разговора вам ясно, почему меня нельзя допускать к принятию решений за человечество.
Эйкон смутился. Это было странно… он чувствовал нутром, но не мог объяснить словами, почему. Он просто ощущал неправильность.
– Теперь вы знаете, - повторил Исповедник.
– И поскольку мы помним так много зла, и поскольку для этой профессии хорошо быть пятисотлетними, многие из нас стали Исповедниками. Нам легко проповедовать пессимизм - ведь в большинстве случаев рационалисту приходится остужать людей, а не подбодрять … Мы советуем, но не руководим. Спорим, но не решаем. Мы идём вместе с вами, и стараемся не слишком впадать в шок от того, что радуемся жизни почти так же как вы. Да вы сами окажетесь в моей роли через пятьсот лет… если человечество переживёт эту неделю.