Тройной контакт
Шрифт:
– Но… - произнёс Эйкон. “Чёрт, я опять это сказал”.
– Но это наш выбор; мы хотим так жить.
– Это говорит не о наших ценностях, а о ваших, - ответила Третья Леди.
– Но даже ты, человечество, могло бы понять, что это спорный вопрос. Мы до сих пор не разобрались в запутанных описаниях эмоции, благодаря которой люди способны предпочитать удовольствие боли, и тем более подтвердить сложные теории, согласно которым боль бывает предпочтительнее удовольствия. Но мы уже выяснили, что твои дети, человечество, не разделяют основ этих концепций. Когда они испытывают боль, они не размышляют над её смыслом,
Они на самом деле совсем как человеческие дети.
– … они чем-то похожи на ранние жизненные стадии нашего собственного вида.
Бледная женщина, казалось, излучала электрическое поле чудовищной напряжённости.
– И тебе следует знать, человечество, что если где-либо во вселенной ребёнок мучится от боли и зовёт на помощь, то мы ответим на зов, даже если нам потребуется 65536 кораблей. Мы верим, человечество, что ты способно понять нашу позицию. Какие варианты ты можешь нам предложить?
4/8. ИНТЕРЛЮДИЯ С ИСПОВЕДНИКОМ
Они остались вдвоём в Привилегиуме Председателя конференции - огромном приватном помещении, которое уместнее смотрелось бы на планете, чем в космосе. Стены, пол и потолок Привилегиума демонстрировали великолепнейшую голограмму окрестного космоса: далёкие звёзды, солнце местной системы, разлетающиеся остатки новой и тлеющее свечение карликовой звезды, которая высасывала водород из главной, пока не заставила её вспыхнуть. Они будто падали в пустоте.
Эйкон сидел в центре комнаты на краю кровати с балдахином, уткнув голову в ладони. Усталость притупила его ум в самый неподходящий момент; так всегда бывало в кризисных ситуациях, но эта оказалось особенно скверной. При данных обстоятельствах он даже не решался занюхать дорожку кофеина, чтобы не сместить свои приоритеты. Человечество до сих пор не изобрело чисто энергетического наркотика - такого, что усиливал бы мышление, но ни в малейшей степени не затрагивал эмоций и ценностей.
– Я не знаю, что думать, - сказал Эйкон.
Корабельный Исповедник неподвижно стоял рядом в полном облачении и серебристом капюшоне. Из-под капюшона донеслись ритуальные слова:
– Что вас смущает, мой друг?
– Мы где-то ошиблись?
– Как Эйкон ни устал, он не мог скрыть отчаяния в своём голосе.
– Человечество пошло по неверному пути?
Исповедник долго молчал.
Эйкон ждал. Вот почему он не хотел обсуждать эту тему ни с кем другим. Только Исповедник действительно думал перед тем, как ответить на вопрос типа этого.
– Я сам часто раздумывал на этим, - сказал наконец Исповедник. Эйкон удивился.
– В нашей истории было столько ситуаций выбора, столько развилок - каковы шансы, что мы сделали верный выбор на каждой?
Капюшон отвернулся в сторону корабля Сверхсчастливых. Тот был невидим на большом расстоянии, но каждый на борту “Невозможного Возможного Мира” знал, где он.
– На некоторые аспекты вашего вопроса я не могу ответить, милорд. Среди всего экипажа, возможно, я разбираюсь в этом хуже всех… Но ведь вы понимаете, милорд, что ни Детоеды, ни Сверхсчастливые - не доказательство того, что мы пошли не туда? Если вы не переживали из-за этого раньше, нет причин начинать переживать сейчас. Детоеды борются за право есть детей, Сверхчастливые хотят быть сверхсчастливы. Ни то ни другое не указывает
– Я знаю теорию, - устало сказал Эйкон.
– Мне пришлось учить метаэтику в раннем детстве, шестнадцати лет от роду, ещё совершенным ребёнком. Просто так, без оснований, я ни за что не поддался бы соблазну поверить, что Бог, или онтологически фундаментальные моральные факты, или что-нибудь ещё имеет право избавить меня от сомнений.
– Эйкон склонился ниже.
– Но почему-то это не имеет значения, когда глядишь на Третью Леди и задаёшься вопросом: почему, когда перед нами орёт и плачет десятилетний ребёнок со сломанным пальчиком, мы, люди, только частично обезболиваем участок.
Капюшон Исповедника вновь развернулся в сторону Эйкона.
– Вы понимаете, что в вашем мозгу буквально прошита генерация сигналов об ошибке при виде человекообразной фигуры, выражающей мнение, отличное от вашего? Вы понимаете это, милорд?
– Знаю. Этому нас тоже учили. К сожалению, я только сейчас начал понимать, что всю жизнь только следовал социальным нормам и никогда как следует не продумывал эту тему для себя. До сего дня.
Из-под капюшона донёсся вздох.
– Хорошо. Вы хотели бы жить абсолютно безо всякой боли и скорби, непрерывно занимаясь сексом?
– Ну… не… совсем, - сказал Эйкон.
Фигура под мантией пожала плечами.
– Вы вынесли решение. Что ещё?
Эйкон посмотрел прямо в лицо анониму под мантией - под капюшон, заполненный голограммой тёмной мглы, в тень, что всегда скрывала лицо. Голос был тоже анонимизирован - изменён чуть-чуть, неназойливо, но так, чтобы Исповедника никогда нельзя было узнать по голосу. Эйкон даже не представлял, кем является Исповедник без мантии. Ходили слухи, что некоторые Исповедники каким-то образом ухитряются появляться в обществе незамаскированных самих себя…
Эйкон вздохнул.
– Вы сказали, что среди всех людей только вы не можете сказать, по верному ли пути идёт человечество. То, что вы Исповедник, не может играть роли - рационалисты тоже люди. А ещё вы сказали Третьей Леди, что вы слишком стары, чтобы принимать решения за наш вид. Так сколько же вам лет… уважаемый предок?
Настало молчание.
Оно длилось недолго.
Как будто заранее всё предвидев, подготовив и запланировав, Исповедник легко поднял руки и стянул капюшон - обнажая несмешанное лицо со странного цвета кожей и шокирующе резкими чертами. Лицо из забытой истории, из времён до генетического смешения XXI века, не затронутое ни вставками в ДНК, ни расселением по космосу.
Эйкон почти ожидал этого, но его дыхание всё равно прервалось. Меньше одного на миллион: такова была доля людей, рождённых на Земли до изобретения антиагатики и межзвёздных полётов, пять веков назад.
– Поздравляю, вы угадали, - сказал Исповедник. Его голос почти не изменился, но стал сильнее и мужественнее.
– Значит, вы были ещё тогда, - сказал Эйкон. Он едва дышал, и старался не выдать этого.
– Вы жили в то время - в первую биотехнологическую революцию! Ведь как раз тогда решался спор, не пойти ли нам по пути Сверхсчастливых…