Трудно удержать
Шрифт:
– Умно, но немного поздновато, учитывая, что их фото красуется на каждом таблоиде, – смеюсь я.
– Предполагаю, они поступили так, когда в команде случилась потасовка, – пожимает плечами Джонни. – Я же собираюсь отнестись с уважением к желанию Раша и оставить его в покое, раз уж весь остальной мир не в состоянии это сделать.
Я, понимая, каково это – быть обвиненной в чем-то из-за недопонимания, поджимаю губы.
– Все же я считаю, что кому-то стоит поговорить с ним начистоту.
– Как насчет того, чтобы это сделал кто-то
Черт. Вот почему так сложно иметь дело с человеком, который знает тебя лучше, чем ты сама.
Мы встречаемся взглядами поверх костра, и я рассказываю Джонни все, что произошло за последние двадцать четыре часа, – о конференции, Финне, моем разговоре с Чейз, а затем и с Деккер. Все.
– Ты же знаешь, что семья тебя любит, верно? – наконец спрашивает Джонни после долгого молчания, во время которого он сверлит меня задумчивым взглядом.
– Они могут любить меня так сильно, как только захотят, но от этого не становится легче. Как и не легче воспринимать, что они или другие думают обо мне.
– Эта история не так проста, да? – подталкивает Джонни.
Тихо чертыхнувшись, я слегка улыбаюсь. Как он догадался? Как так получилось, что он заставляет меня признаться в том, в чем я не хочу признаваться даже самой себе?
Мой протяжный вздох разрывает тишину, пока я думаю о двух важных клиентах, которых упустила за последние месяцы. Клиентах, которые, как я полагала, были у меня в кармане, но, видимо, я не дала им что-то, в чем они нуждались. Клиентах, о деталях взаимодействия с которыми я не рассказала ни сестрам, ни отцу, потому что это стало бы еще более печальным исходом, чем то, что они сорвались с крючка.
– Так ты взбунтовалась и прилетела сюда, чтобы взяться за работу и доказать, что ты совсем не такая.
– В общих чертах, – пожимаю я плечами. – Чтобы доказать это не только себе, но и им.
– Не думала, что тебе кажется, будто они говорят, что ты не справляешься со своей работой, но на самом деле они так не думают?
Вот почему я приехала сюда. Джонни всегда понимает меня как никто другой. Он не давит, но говорит все прямо, а в данный момент мне это и нужно.
– Слишком много совпадений, чтобы думать иначе.
– Говорит женщина, которая во всем ищет скрытый смысл, – замечает он, за что получает от меня суровый взгляд. – Я понимаю, к чему ты клонишь и почему хочешь провернуть эти тайные делишки в попытке доказать свою точку зрения. Но тебе следует знать, что многие любят тебя, потому что ты – идеальное соотношение ума и красоты. Шли к черту таких придурков, как Сандерсон, который заставляет тебя сомневаться в себе. Нам ты нравишься такой, какая ты есть.
– Проще сказать, чем сделать. Особенно,
– Вопрос лишь в том, почему ты на них почивала.
Я уже открываю рот, но снова закрываю его, так и не найдя, что ответить. Потому что мне скучно? Потому что я не могу усидеть на месте? Потому что в последнее время чувствовала, что за этим скрывается нечто большее, но не была уверена, что именно? Возможно, вместо того чтобы всегда оставаться частью семьи Кинкейд, мне хотелось стать более независимой… Стать собой?
Не то чтобы мне не нравится быть частью семьи. Мы безумно любим друг друга (когда не ссоримся), но я всегда отождествляла себя с ними. С бизнесом.
С королевой красоты.
С третьей дочерью из четырех.
Я откидываю голову на спинку стула и на мгновение прикрываю глаза. Как объяснить это все человеку, который ничего бы так не хотел, как стать членом такой семьи, как моя?
Джонни Стэнс – прекрасный пример того, как родители откупаются от сына, потому что слишком заняты тем, чтобы строить свою империю и наслаждаться своим богатством.
– Куда ты сбежала? – спрашивает Джонни.
– Никуда. Я здесь. Просто наслаждаюсь тем, что ты позволяешь мне быть собой.
– Ты же знаешь, что можешь оставаться здесь сколько пожелаешь.
– Спасибо, – бормочу я и поворачиваю голову так, чтобы снова взглянуть на дом. Раш, положив руки на столешницу, просматривает что-то на ноутбуке. Темно-серые спортивные штаны с логотипом футбольного клуба «Ливерпуль» низко свисают с его бедер, а рядом стоит уже наполовину выпитый зеленый смузи, который он приготовил несколько минут назад.
– И ты снова пялишься, – замечает Джонни.
– Разве можно меня винить? – смеюсь я. – Господи, только посмотри на него. Он же само совершенство.
– Если тебе по вкусу мрачные негодяи, чье место хотел бы занять любой другой футболист и в чьи трусы мечтает залезть каждая женщина.
– В общих чертах, – пожимаю я плечами и смеюсь, как будто это само собой разумеется.
– Как я уже сказал, Лен, ты ему не нужна.
– И что это, черт возьми, значит? – интересуюсь я, радостная, что мы сменили тему и снова можем придать беседе игривый тон.
– А то, что прямо сейчас он, похоже, должен найти опору… остепениться. Ты же не любишь привязываться, предпочитаешь веселиться, а веселье Раша тут же привлечет внимание прессы. Ты умеешь быть бунтаркой, а он свое отбунтовал, раз оказался здесь. Черт, да бунт – его второе имя. – Джонни загибает пальцы по мере того, как перечисляет каждый пункт. – И ты никогда не стесняешься делать то, чего делать не следует.
– Что мне следует сделать – так это заняться им, – мурлычу я, когда Раш закидывает руки за голову, отчего спортивные штаны сползают еще ниже.