Труды по россиеведению. Выпуск 2
Шрифт:
Хрущев – не я, конечно, придумал это сравнение – был Лютером коммунизма. Слишком рискованно и вольно? Возможно. И все же в истории христианства и коммунизма налицо параллели (пусть поверхностные, «внешние»…). «Краткий курс» – несомненно, подобие «Нового Завета». Правда, в отличие от последнего главный персонаж «Курса» фактически возглавлял авторский коллектив и корректировал-редактировал текст. Действительно, апостолы писали после гибели Учителя, а сталинские «райтеры» под его руководством, в смысле: под диктовку.
Вообще сталинизм структурно был схож с христианством. Бог-Отец – Ленин, Бог-Сын – Сталин, Бог-Дух Святой – Идеология (Маркс, Энгельс – пророки, «крестители»). Церковь-Партия. И вот является Хрущев. Когда-то Лютер произнес: каждый сам себе священник. Так начиналось современное полисубъектное общество.
Разумеется, плюрализация и демонополизация коснулись Идеологии (Святой Дух) и Партии (Церковь). Единства в них не стало. Понятно, что вслед за коммунистическим протестантизмом возникла и коммунистическая Контрреформация. Это – неосталинизм. И заметим: Вольтерово «раздавить гадину», обращенное к церкви на излете христианской эпохи, в пору острейшего кризиса христианства, вполне корреспондирует главному требованию «перестройки», эпохи угасания и смертельного кризиса коммунизма: «убрать 6-ю статью Конституции». То есть «раздавите гадину – партию»…
Вообще-то не только у нас, но и у некоторых других народов Европы в ХХ в. тоталитарно-авторитарно-демократические режимы воспроизводили христианскую матрицу (при этом, конечно, даже в «мягких» своих вариантах не соответствовали эссенции христианства). Гитлер, скажем, объявлялся «арийским Христом», «спасителем»… Однако и обращение к дохристианским образцам, «языческим» было характерно для всех этих «крутых парней» и их «крутых режимов». Фюрер, пьяневший от германо-арийских древностей (и, как полагается немцу, прежде всего в музыкальном переложении; этим скотам еще повезло – у них был величайший Вагнер). Дуче, игравший в древнеримского императора, балдевший от латинской античности и оправленной в мрамор солдатчины. Да и наш тоже. Отправили Ильича в Мавзолей, и какие бы безумные оправдания этому ни предъявляли (когда-нибудь оживить и пр.), на деле это был совершенно «египетский» путь спасения (спасения – в религиозном смысле). Так спасались египтяне, возводя пирамиды для фараонов. Бессмертие «царей» обеспечивало вечность подданным.
Мавзолей с Лениным – это доступная большевикам-безбожникам спиритуальность. Кстати говоря, нечто подобное я видел в Париже, на знаменитом Пер-Лашез. Только там много мавзолеев. Этакий город мертвых, материалистическая вечность. Все правильно, мы – мир моносубъектный (как идеальный тип), они – полисубъектный. У нас все объединены в одно – один Ленин, у них – все (многие) ленины…
И все же вернемся к русскому Нюрнбергу – ХХ съезду КПСС. Итак, убрав Сталина, Хрущев ликвидировал и его Систему. Сталин был в ней главным, системообразующим элементом, субстанцией. Без Сталина и Система оказалась другой. КР-1 – это Сталин-Система, КР-2 – сталинская система. «Все», т.е. номенклатура, стали коллективным «сталиным» (отчасти схожее мы можем обнаружить после смерти Петра I, когда аристократия временами натягивала на себя мундир Самодержца-Моносубъекта, и в стране устанавливалась система «коллективного руководства…).
Эта ситуация хорошо описана известным американским исследователем М. Малиа. Он говорит: в 1953 г. в партии состояло 6,9 млн. человек. Она «твердо была на пути к тому, чтобы стать партией номенклатуры, где доминировала бы управленческая элита… Однако эта новая корпоративная природа партии… еще слабо проявляла себя из-за ее абсолютной подчиненности Сталину и опеки над ней со стороны госбезопасности. К моменту падения Хрущева в партии состояло 11 млн. 750 тыс. человек, и она уже окончательно превратилась в партию номенклатуры – корпоративную организацию управленческой элиты. Одновременно с падением Берии она освободилась от опеки госбезопасности, а также… и от собственного вождя» (9, с. 368).
И далее Малиа уточняет: «…десталинизация
Вот, собственно, и все. ХХ съезд, помимо того что покончил с самым страшным в истории режимом массовидного террора и суицидального самопожирания, позволил реализоваться двум социальным потенциалам: номенклатурократии и гражданскому обществу. Оба этих потенциала и реализовались в Коммунистическом Режиме-2. Этот строй, пережив революцию конца 80-х – начала 90-х годов, мутировав, существует и сегодня. Его начала во Второй Отечественной.
Это лозунг движения «Солидарность». Помню, как в 80-е тоскливо (но и с гордостью за поляков и с завистью к ним) думалось: ну а мы, когда же нас стыд и дерзание заставят выкрикнуть: «Чтобы Россия была Россией». Прошло двадцать пять лет с начала горбачевской весны, но русский вариант польского лозунга по-прежнему на повестке дня. Недавно на каком-то книжном развале видел работу перестроечного Юрия Николаевича Афанасьева «Опасная Россия» (М., 2001). Да, конечно, «опасная», потому что больная; какой ей еще быть после суицидального столетия?! А опасно-больным надо сострадать, жалеть их… Дело, однако, в том, что Россия – это мы (извиняюсь за пафосный трюизм). То есть нездоровы мы. А себя жалеть после того, что мы (и наши деды, отцы) сотворили, почему-то не хочется. Как-то все сладенько получится. Типа (стилистически здесь уместен чудесный русский новояз) «не согрешишь – не покаешься».
Мне ближе – «неприемлемая Россия». Иными словами, неприемлемы мы. Наша задача – стать приемлемой, нормальной страной, обществом. И это мое рассуждение никак не диссонирует с моим же тезисом: Россия, подобно другим, идет своим путем, который для нее нормативен, девиантных развитий не бывает, поскольку в «природе» не существует некоей общечеловеческой социальной нормы. Мир многообразен, разноцветен, разнонаправлен (никаким глобализациям не под силу отменить эту фундаментальную плюральность; она лишь может драматически обострить конфликт универсального и уникального). И вот в рамках своей нормативности любой социум в принципе подвержен испытаниям, искушениям, неадекватным выборам. Любой социум – и русский тоже! – колеблется между двумя возможностями: быть приемлемым (для мира и себя) и неприемлемым. В 1917–1920 гг. моя родина встала на неприемлемый путь.
Затем – через жертвы, сопротивление, преступления, войну – вроде бы начала возвращение в нормальность. И вот сегодня, спустя почти сто лет после рокового решения, нам, убежден, предстоит ответить на обязательные для всех наций вопросы. Среди них есть два из разряда важнейших: легитимность государства, политико-правовой системы в целом (это шире государства) и самоидентификация общества.
1. Легитимность. Не будем ломиться в открытые двери и доказывать ее обязательность для устойчивого функционирования государств и политий. Как же здесь обстоят наши дела? – Но прежде напомним: какую легитимность имеют современные государства. В качестве примера возьмем Францию – одну из «законодательниц мод» в политике. Будучи президентом Республики (1995–2007). Жак Ширак, представитель умеренно-консервативных, центристских сил, заявил: наше государство имеет своим источником Великую революцию, а не, скажем, деяния Жанны (д’Арк). То есть человек, вышедший из голлистской (католической, национальной) традиции, апеллирует не к глубинным – во многом духовным, религиозным – основам и организационному опыту полуторатысячелетней Франции, а к светским, республиканским принципам 1789 г. Нет, та Франция не забыта, но это государство выросло из Революции. Можно оспорить мнение Ширака, но оно ясно, точно, определенно. И в обществе по этому вопросу существует консенсус; ведущие политические игроки вполне принимают шираковскую версию.