Тряпичная кукла
Шрифт:
Я искренне сказала это, хотя и чувствовала какое-то смятение по отношению к Мачедонии, но не успела договорить и извиниться, она прервала меня:
— Ну ладно! Предположим, я ошиблась, не то подумала… но чтоб больше ты ко мне не прикасалась.
Я стала ходить взад и вперёд, чтобы потянуть время, я не знала, что сказать, поэтому спросила:
— Почему ты в тюрьме? Что ты сделала?
Она с ухмылкой ответила:
— Два цыплёнка ссорились, а я их разняла, но иногда виноватым оказывается невиновный, то есть я.
Я поняла, что она не хочет разговаривать со мной, что она отвергает мою дружбу, тогда я сделала шаг к двери, чтобы выйти, но Мачедония схватила меня за руку и встала в проходе, не давая пройти (это был такой приятный
— Я была хорошей девочкой, — начала рассказывать Мачедония, — совсем ещё молоденькой, которая только и думала, чтобы накраситься и пойти танцевать, веселиться… всякие любовные интрижки никогда не интересовали, но потом, одним ужасным вечером… когда я уже уходила домой, меня остановила компания парней и… да! Ты правильно поняла, меня изнасиловали… Это мерзкое грязное насилие оставило отпечаток на всю жизнь.
Мне всё ещё хотелось витать в облаках и было невыносимо слушать этот жуткий рассказ, я хотела выйти из камеры, но не могла, Мачедония почувствовала бы себя покинутой.
— Но почему ты не заявила на этих подонков? — спросила я.
Мачедония странно посмотрела на меня, она не ожидала услышать из уст монахини такое грубое слово, как «подонок», и, сделав вид, будто ничего не заметила, продолжила свою историю:
— Я не могла сделать этого… Я больше не хотела ходить в школу и вообще никуда не выходила из дома. Потом я заставила себя, собралась с духом и пошла работать на обувную фабрику, старалась наладить свою жизнь… и надо сказать, у меня это получалось. Но, наверное, жизнь всегда хочет наказать тебя за преступления, которые ты никогда не совершала… Так вот, однажды вечером, когда я уходила с работы, один из этих дерьмовых ублюдков подкараулил меня за дверью и снова захотел измарать мою душу… Нет! На этот раз нет! «Ты даже не притронешься ко мне», — подумала я и впилась зубами в его ухо, разрывая в клочья… Он завопил, как взбесившийся бык; он орал, а я продолжала грызть этот окровавленный кусок мяса. Сбежавшиеся люди не могли оторвать меня от него, мои руки превратились в кровавый гранит. Приехала полиция, паршивого урода отвезли в больницу, а меня — в участок. «Я сделала это, потому что он мне не нравился…» — так я сказала комиссару. И меня отправили в тюрьму.
Я была потрясена и не понимала, почему Мачедония не заявила на насильников, может, из-за «круговой поруки». Почему не хотела что-бы все узнали? Почему?.. Мачедония прочитала все эти тысячи «почему?» в моей голове и, не дожидаясь вопроса, ответила:
— Чего ты от меня хочешь? Оставь меня в покое, ты задаёшь слишком много вопросов.
Мне было жаль, что я расстроила Мачедонию, и я извинилась за свою неуместную бестактность. Мачедония, поняв, что вопросы я задавала не из праздного любопытства, что я всего лишь хотела сблизиться с ней, стать её подругой, наклонилась ко мне и спросила:
— Почему ты монахиня?
— Из-за стыда существования и мужества борьбы.
Она кивнула головой, давая понять, что не поняла моей загадочной фразы, и я начала свой рассказ:
— Я даже сама не понимаю… У меня была подружка, мы очень любили друг друга… больше того, между нами была чистая любовь, без всякой грязи, мы вместе ходили в церковь, и все завидовали нашей прекрасной дружбе. Однажды Луиза, так её звали, призналась мне в любви. Я ответила, что пока не готова, и попросила дать мне время, но я тоже была сильно влюблена в Луизу. Она дала мне время, а между тем пошла к своим родителям и всё им рассказала. Они выгнали её из дома. Закончилось это трагически — Луиза бросилась под поезд. Моя несчастная малышка, она не обратилась ко мне, потому что была в отчаянии.
Уже потом я узнала, что священник, который предположил, всего лишь предположил, что между нами что-то было, не поленился сходить к семье Луизы. Он выполнил свой долг честного христианина, а родители только и ждали этого признания. Понимаешь? Поэтому я стала
И снова наши взгляды встретились, мы задавались вопросами и терялись, и снова противный голос надзирательницы прервал наше забытьё:
— Сестра, так вы всё ещё здесь? Там вас ждут, на втором этаже.
Я собралась уходить, но надсмотрщица остановила меня и сдавлен-но пробормотала:
— Сестра, вам бы оставить в покое эту, она сифилитическая шизофреничка… Вы же заметили, что в камере никого, кроме неё, больше нет?
Она буйная, дерётся со всеми. Она рассказала вам, почему сюда попала?
— Да но я не понимаю, — со смущением ответила я. а надзирательница посмотрела на меня с такой злобой, какую могла испытывать толь-ко она одна…
Я ушла, но задержалась в коридоре и подслушала, что эта агрессивная женщина сказала Мачедонии.
— Послушай меня хорошенько, Мачедония, — услышала я, — ведь лучше меня знаешь здешние правила, совсем скоро ты должна выйти, поэтому не создавай мне проблем, а иначе я накину тебе ещё три месяца, ты меня поняла?
Я ждала, что же ответит Мачедония, но — тишина. Надзирательница продолжала бушевать, оскорблять и поливать грязью, обвиняя в том, чего и в мыслях не было ни у меня, ни тем более у Мачедонии. Что было нужно этой злюке? Разве ей недостаточно судебного приговора? Мачедония, осуждённая за насилие, совершённое над ней, я, приговорённая за отсутствие мужества, — это было выше моих сил, я ушла оставив надрывающуюся в крике тюремщицу.
Письма любви…
Надсмотрщица была в бешенстве, но я не понимала почему. Чего хотела от меня эта женщина с чёрной, как смола, душой? Может, ревновала? Но к чему, к кому? Сестра Валентина — женщина, да! Но ведь она ещё и монахиня. Что надсмотрщица себе напридумывала, что я занимаюсь грязными делишками с монашкой? И почему не сказала правду? Если я здесь одна, так это потому, что раньше в камере нас было шестеро, в комнатушке три на три метра. Я устроила самый настоящий бунт, и тогда в качестве подачки меня поместили в одиночку, так сказать, в добровольную изоляцию. Мне неплохо жилось с остальными, но пришлось взять на себя вину других и расплатиться за это тем, что я сейчас одна. Я не хотела конфликтов, уже столько их было в моей жизни, и лучше мне сейчас успокоиться, чтобы потом не раскаиваться в своей несдержанности ещё больше. И пока я думала обо всём этом, надзирательница, вытаскивая конверт из кармана, сказала:
— Кстати, тут пришло письмецо, надушенное лавандой, — понюхала конверт и вручила мне его с идиотским смешком.
Только она вышла, я разорвала конверт и принялась читать: «Любовь моя! Ты не думай, я тоже чувствую себя как в тюрьме. Без тебя комната кажется мне темнее и кровать холоднее, даже в эти весенние дни. Утром, когда я просыпаюсь, всё время надеюсь увидеть тебя с этой чашечкой в руке, и ты говоришь мне «доброе утро», и сто тысяч поцелуев в лицо. Когда мы вместе, время летит… Кажется, эти месяцы не кончатся никогда. И тогда даже мысли мои мечутся в поисках тебя, я представляю, как ты стоишь сзади, вдруг обнимаешь меня, твои руки обхватывают, сжимают меня так крепко, что перехватывает дыхание. Ты не знаешь, сколько раз ночью я приходила к тюрьме… не знаешь, сколько боли здесь, за этими стенами… Я и другие, такие же, как я, мы смотрим друг на друга и стараемся быть сильными, но то, что связывает нас, никакие стены, решётки, двери не смогут остановить. Я больше не хочу прятаться, больше не хочу врать… Я хочу всем прокричать об этом, всему миру, всем, кто слышит меня… Я тебя жду… жду тебя здесь, потому что без тебя это просто другая тюрьма. С тобой я испытала настоящую любовь и поняла, что ты любовь всей жизни… Я не могу и не хочу от неё отказываться.