Тщетная предосторожность
Шрифт:
– Но вы обязаны, – настаивал Роберт, – я не могу без вас, один я не справлюсь. Я разозлюсь и такого наговорю, что она снова кинется в объятия к этой свинье! Умоляю, Синтия: ради Микаэлы.
Синтия чувствовала, что он говорит искренне. Правда, он думал прежде всего о себе, но ведь и о Микаэле тоже. Мгновение она колебалась, потом поняла, что не сможет отказать. Она действительно сейчас нужна им.
Вздохнув по своей вновь было обретенной независимости, она ответила:
– Хорошо, Роберт. Пойду уложу вещи. Когда Микаэла появится, приезжайте за мной.
Синтия достала из сумки
Глава восемнадцатая
Синтия вспоминала потом следующий месяц как «кошмарный август», месяц тягот и мучений, когда даже солнце не радовало ярким светом, а «Березы» окутывало густое, почти ощутимое облако мрачной тревоги.
С той минуты, когда Роберт и Микаэла заехали за ней, она знала – все теперь будет не так, как раньше. Она не представляла себе, какой разговор состоялся между отцом и дочерью, но Микаэла была бледна как полотно, огромные глаза полны страдания. Выражение лица Роберта было Синтии знакомо – сверхчеловеческое напряжение, стремление не утратить власти над собой.
Ехали молча, и несколько раз у Синтии возникал почти непреодолимый порыв остановить машину и бежать прочь.
«Зачем мне усложнять свою жизнь из-за этих людей? – спрашивала она себя. – Безумие! У меня хватает своих забот и тревог».
Ей вспомнилось плохо скрытое разочарование в голосе миссис Гривз, когда Синтия позвонила и предупредила, что должна оставить работу в яслях.
– Нам будет очень вас не хватать, мисс Морроу, – сказала та. – Мы так благодарны вам за все, что вы для нас сделали, и дети будут о вас скучать тоже.
Дети. Синтия тосковала по своим питомцам. Конечно, работа в яслях была тяжким физическим трудом, но душа отдыхала, и мысли успокаивались. Дети нуждались лишь в питании и уходе; никого не изводили сердечными каплями, не огорчали своими заботами и тревогами.
По дороге в «Березы» Синтия украдкой разглядывала Микаэлу. Бедняжка выглядела потерянной, утратившей жизненные силы.
В последующие недели Синтия убедилась, какое непосильное бремя взвалила себе на плечи, согласившись выручить Роберта.
Микаэла бросалась из крайности в крайность. Полное безразличие, граничащее с бесчувствием, сменялось необузданными вспышками бурной деятельности. Она стала другой: теперь это была не юная девушка, а безутешно страдающая женщина. Иногда Синтия сомневалась, стоило ли разлучать ее с Хью Мартеном. Было ясно – это не девичье увлечение, не любовь к любви, исчезающая при разлуке с предметом обожания, а истинное, глубокое чувство, которого Синтия не могла, не умела постичь.
И Роберт изменился – изменился до такой степени, что Синтия порой мысленно вставала на его защиту, искала ему оправдания.
Не раз бросалось ей в глаза, как он ласков с Микаэлой, изо всех сил старается ее развлечь, развеселить, как старается держать себя в руках, готовый снести все, что угодно, вплоть до прямого вызова. Ведь Микаэла, поступавшая как женщина, когда речь шла о ее сердечных делах, все-таки оставалась сущим
Ей доставляло удовольствие куражиться над отцом и дерзить ему на людях – Синтия нередко ожидала вспышки гнева в ответ, негодующего замечания, когда по его взгляду было видно, как он взбешен, но он оставался неизменно ласковым, спокойным, ровным. Он не обсуждал с Синтией отношений между ним и Микаэлой; он просил лишь, чтобы Синтия не покидала их, словно само ее присутствие помогало и поддерживало его. И еще, чтобы она принимала участие в бесконечных развлечениях и увеселениях, которые устраивались для Микаэлы.
У Синтии голова шла кругом от затей Роберта. Она столько лет старалась быть в стороне от шумной светской жизни, и вот пришло возмездие – поистине она теперь не знала ни минуты покоя.
В «Березах» или у кого-нибудь в округе чуть ли не каждый вечер затевались танцы, пикники, поездки верхом на лошадях, в лодках по реке, скачки, теннис, вечеринки в честь кого и чего угодно. Дом был полон молодежи, смех и шумная болтовня от зари до зари. Каждую пятницу наезжала орава гостей.
Синтия оставила попытки уследить, сколько народа приехало, сколько уехало. Роберт, по-видимому, возложил на нее ответственность за то, чтобы все шло должным чередом, а Микаэле не оставалось бы времени предаваться мрачным мыслям.
Глядя на Микаэлу, Синтия поражалась, как та могла выдерживать подобный фарс – а ведь это был именно фарс! Роберт, разыгрывающий гостеприимного, радушного хозяина и краем глаза следящий за каждым шагом дочери, не уверенный, оказывает ли на нее должное воздействие вся эта роскошь, щедрость и суматоха.
А Микаэла, бледная, прелестная, очаровательно-загадочная, послушно участвует в устроенном ради нее празднике жизни. Но при этом Синтия видела, что все усилия ее отца тщетны. Девушка ходит, танцует, разговаривает, смеется, как заводная кукла. Ее душа не участвовала в этом веселье. Она словно наглухо закрыла ее ото всех.
«Кончится ли это когда-нибудь», – спрашивала себя в отчаянии Синтия. Она безумно устала. Ей очень хотелось назад в ясли, к детям, тянувшим к ней руки с искренней, неподдельной радостью, или даже в больницу. Как бы тяжело там ни было, но она чувствовала себя нужной. Здесь же, в обстановке бесцельной суеты, она мучилась от пустоты, постепенно появившейся в душе. Одно только было хорошо: ей некогда было хотя бы подумать о Питере. Она о нем почти не вспоминала. Ей было все равно – вернулся ли он в Америку, или они с Луизой все еще в Англии.
Она грустно улыбалась про себя. План Роберта удался на славу. Он исцелил ее от любви к Питеру, не осталось даже чувства утраты.
Как это ни удивительно, она не чувствует себя больше несчастной. Свободная от всяческих уз, она лишь испытывала боль из-за Микаэлы и, глядя на нее, всякий раз горько винила себя. Бедное дитя переносит те же страдания, что и она когда-то, но с одной разницей – Микаэла сама пошла на добровольную жертву, отказавшись от любимого.
Часто Синтия думала о том, что именно сказала Микаэла Хью, что произошло между ними, как он отреагировал. Он больше не искал встреч с ней. Может, уехал за границу?