Туата Дэ
Шрифт:
Я был с военным госпиталем Пятого Шотландского в Греции, сэр, - ответил Гершаль, отводя взгляд от воронки, мухи над которой не кружились только потому что уже наступила осень. К зрелищу гнойных ран привыкнуть невозможно. Особенно, если твой испуганный разум даёт возможность испытать страдания от чужой раны. Попадание автоматной пули бы убило бы слабосильного Гершаля на месте. А этот топал.. Как они там говорили? От Гамбурга!? Зубы Гершаля сжались. Боже Израиля, почему,ему, Гершалю так больно, а этому проклятому англичанину, язычнику из второго Вавилона - нет… - С пятым шотландским,сэр.
Значит, сможешь, - опять уверенный кивок, - У тебя всё есть?
Ещё бы у него не было!
– будто бы недовольного пса в углу разбудили.
Придётся резать, чтобы достать осколки пули, раздробленную кость и прочее … - слабо попытался отвертеться Гершаль от чего-то непонятного и страшного, куда его пытались затянуть
Гришем!
– рыкнул полковник.
Стук заставил врача вздрогнуть. В полированную поверхность стола, пробив стопку газет, вонзился какой-то кинжал. Врач был готов поклясться, что этого оружия у его нанимателя не было. Не было и всё. Он бы его увидел. Он столько времени провёл с ним - здесь,в этой комнате.
Клеймо на лезвии, “Р-03”, и вороненый металл клинка выглядели вполне современными и наводили мысли о фабричном производстве и стандартизации, но жёлтая латунная ребристая рукоять, гарда и сама форма кинжала… При взгляде на него в памяти, само собой, всплывало читанное в каком-то романе, давным давной, ещё в юности, отдававшее сырыми камнями, шершавое как стены каменного мешка - средневековое слово “мизерикорд”.
Ну!?
– опять раздалось нетерпеливое львиное ворчание.
Да… - обреченно произнёс Гершаль, - Сейчас…
Он вымыл лезвие и свои руки медицинским спиртом. В заполненном той же жгучей прозрачной жидкостью принесенном неведомо откуда блюдце, дожидались своего часа иголки и нити.
Гришем принёс откуда-то исходящий паром чайник - полковник всё это время стоически терпел, - и остудив, намоченную тряпку, врач принялся за края раны. Кое-как смочив их, он всё-таки смог снять с англичанина присохший мундир, годившийся теперь только на тряпки. Изрубленное, смуглое чудовищное тело продолжало дышать и ждать прикосновения металла…
Он оторвал новый бинт и принялся оттирать дрожащую красную плоть, собирая на куски марли шерсть, грязь, сочившуюся, казалось отовсюду противно пахнущую лимфу и старую кровь.
Пуля, прежде чем расколоться на несколько крупных частей, ударила в край лопатки. Толстая как у ящера кость белела в красной, железно пахнущей темноте.
Как бы не хотелось Гершалю побыстрее всё закончить, просто промыв и наскоро зашив начавшую подживать рану, чтобы сделать всё как надо - придется резать. Только вскрыв её, он достанет осколки кости и проделавшие глубокие раневые туннели острые металлические кусочки пули.
“Почему я вообще должен лечить проклятых англичан?”
Этот
Причём, хоть в госпитальную палатку точно также могла попасть бомба, но всё же риск был меньше, чем в окопе. И это было почти мирное, хорошо знакомое ему занятие
Точно так же было правильно и богоугодно, было срезать сухие мозоли, рвать зубы, и - как сейчас, - зашивать, чистить раны парашютистов, когда пулемёты Пятого Полка выплёвывали, один за другим, на асфальт Афин, горячие, пустые, лёгкие и гремящие как банка из-под американской тушёнки, серые пулемётные магазины, выстреливая их один за другим, по безбожным греческим коммунистам. До них Богу и самому Гершалю не было никакого дела. Проклятые англичане всего лишь выступили Его орудием, покарав гордыню Эллады.
Вспомнив об Афинах, Гершаль поднял голову и оглянулся на спокойного Гришема. Он неожиданно понял -где он раньше видел своего нанимателя.
Злее британцев в Городе были уцелевшие “батальоны безопасности” и жандармерия. У них выбор был простой - между петлёй и пулей. Но ведь и можно было и выжить - и даже отомстить Освободительной Армии за кровавые брызги на известке стен казарм Гуди…
И они старались. Даже при немцах не проявляли такого усердия.
Бездомные собаки при них стали жирные…
Англичане, хоть их племя появилось из самых врат Ада, всёже были достаточно брезгливы. Кто-то из них приказал “безопасникам” разобраться с собачьим нашествием - тем более, что псы стали нападать на людей и даже перегрызли горло нескольким английским солдатам, прежде чем до них добрались санитары.
Но патронов всё же “собаколовам” не выдавали.
Да они и им, как оказалось, не были нужны.
Греки эти, славились выдумкой. Смеясь, они таскали за машиной на железном крюке лишенный головы, рук и ног -каждый раз свежий.
Такой нехитрой приманкой они переловили сотни собак. На каике они их перевозили на какой-то остров - голая, белая скала торчащая из моря. Там они выпускали их. Чистый известняк, с единственным источником посредине -и никакой еды.
Ясное дело, что уже в первую ночь остров огласили вопли и вой ,слышные даже в городе. Через неделю, бои в городе закончились. А на острове стоял огромный пёс, в запылённой длинной чёрной шерсти которого было полно репьёв. Он поднимал длинную морду, по направлению к Пирею и оглашал громким, как сирена воздушной тревоги, воем окрестности.
Он требовал от людей еды.
Пёс был ещё жив, когда, вместе с заключёнными - разоружёнными партизанами, вычищеными сочувствующими и просто ненадёжными элементами, охраняющий их полк на кораблях вывозили в Палестину - и потому Гершаль смог увидеть эту тварь, стоя у борта транспортника.
Огромный, почти ему по грудь …
Даже офицеры проявляли недовольство своей новой роли охранников в плавучем концлагеря. А он даже радовался, что окажется подальше от европейского безумия - и чёртово сатанинское создание отравило радость своим воем.