Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
— Сегодня такого не случается!
— Случается, и притом каждодневно, дорогой майор.
— Я, по крайней мере, не слыхал.
— И понятно, что не слыхали, так как случается это не с коронованными особами, а с людьми мелкими, ничтожными.
— А может, дурной глаз? Я что-то в это не верю.
— Хотите верьте, хотите нет, но я лично знавал человека, который без потухшей сигары в руке неизменно проигрывал.
Лисенсиат Каррильо, ухмыльнувшись, обратился к собравшимся:
— Господа, позволю себе привлечь ваше внимание к порученному нам делу. Лично мне кажется, что против полковника де ла Гайдара имеется еще и другое обвинение. Этот наш приятель и прежде не вызывал особого доверия, а в нынешних скверных обстоятельствах не исключено, что он подумывает, как
Голоса присутствующих смешались в один общий гул:
— Всем известно, что он участвовал в заговоре.
— А между прочим, он всем обязан хозяину.
— Как и все мы.
— Свой священный долг перед хозяином я сознаю, как никто.
— Уплатить его я смогу только собственной жизнью.
— А вот Домисьяно отплатил хозяину самой черной неблагодарностью.
Все на этом сошлись, и, словно в знак примирения, майор дель Валье протянул присутствующим свою табакерку.
VII
Тиран шарил по небу подзорной трубой. Лунный свет серебрил его голову.
— Еще пять суток, и мы увидим комету, появление которой предсказывают европейские астрономы. Не предупреди чужестранные ученые, мы бы ничего не знали об этом важном событии. Вполне допускаю, что в астральных мирах так же мало осведомлены о наших революциях. Тут мы квиты. И тем не менее наше отставание в науке просто нетерпимо! Вегильяс, прошу вас подготовить приказ об оснащении школы мореплавания и астрономии приличным телескопом.
Лисенсиат Вегильяс вытянулся на кривых, циркулем, ножках, выпятил грудь и с ораторским жестом отчеканил:
— Забота о родине начинается с заботы о ее культуре!
Тиран Бандерас насмешливым кивком голого своего черепа отблагодарил несчастного прихлебателя за пьяную лесть и снова уставился в ночное небо. В таинственную лунную геометрию сада ворвался танцующий рой светлячков.
VIII
Вдруг, с пронзительными криками, вращая безумными, как у перепутанного зверька, глазами, к гостям вылетела простоволосая, в одной нижней рубашке девица. Разговоры разом оборвались, и воцарилось молчание. Тиран Бандерас, оправившись от испуга, гневно топнул ногой н выругался. В дверях застыли от страха перед неминуемым наказанием гнавшиеся за полураздетой горничная и лакей. Тиран рявкнул:
— Хорошо же ты смотришь за ребенком, свинья ты паршивая! Да и ты, собачий сын, не мог ее устеречь!
Лакеи и служанка, что-то бормоча, в ужасе отступили за порог. В темной глубине дверного проема лишь неясно проступали их силуэты. Тиран Бандерас подошел к полураздетой девице, которая с яростью умалишенных вцепилась скрюченными пальцами в свои волосы и с истошными криками порывалась забиться в угол.
— Манолита, тебя никто не обидит! Иди к себе в комнату.
Простоволосая девица была дочерью тирана Бандераса. Юная, цветущая, с блестящей бронзовой кожей, почти еще девочка, она неподвижно в испуге уставилась па гостей. В этот момент лицо ее походило па маску идола, храпящую печать какой-то ужасной тайны. Боязливо согнувшись, она метнулась под защиту своей горничной и лакея, застывших в дверном проеме. Они уговорили ее уйти, и все трое быстро скрылись в темноте. Тиран Бандерас, бормоча что-то себе под нос, зашагал взад и вперед. Наконец, словно отыскав нужное решение, он любезным кивком простился с гостями и стал подниматься по лестнице. Обернувшись, бросил майору дель Валье:
— А этого мерзавца, моего дружка, следовало бы сцапать сегодня же ночью.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЗАГУЛЬНАЯ НОЧЬ
КНИГА ПЕРВАЯ. ЗЕЛЕНАЯ ГОСТИНАЯ
I
Надолго врежутся в память эти празднества в день поминовения святых и усопших! Оружейная площадь, Монотомбо, Аркильо-де-Мадрес наводнены палатками, лотками, карточными и рулеточными столами. К Порталитос-де-Пенитентес сбегается народ, чтобы поглазеть на «огненного
II
Внутренний дворик публичного дома Кукарачиты был расцвечен пестрыми фонариками, а в Зеленой его гостиной были возжены поминальные лампады: в дни празднеств такое соседство неизбежно.
Лупита Романтик в пеньюаре с бантами и с растрепанной прической, провалившись в магнетический сон, тяжко вздыхала под взглядом и пассами доктора Поляка. Обессиленная, покорная, вся во власти видений, она только вскрикивала:
— Ах!
— Отвечайте, сеньорита медиум!
— Ах! Он весь светится и сейчас подымается по высокой лестнице… Не могу. Он пропал… Растаял…
— Еще, напрягитесь еще, пока он снова не явится вам!
— Он входит в дверь… возле нее стоит часовой.
— Они разговаривают?
— Да… Вот он опять пропал. Не вижу… Ах!
— Сосредоточьтесь, сеньорита медиум!
— Не могу.
— Приказываю вам!
— Ах!
— Сосредоточьтесь! Что вы видите вокруг?
— Ах! Огромные, словно луны, звезды… Они мчатся по небу…
— Вы еще на земле?
— Не знаю.
— Знаете! Отвечайте. Где вы сейчас?
— Я умерла!
— Я воскрешаю вас, медиум.
И с этими словами шарлатан коснулся перстнем ее лба. Потом стал делать какие-то пассы руками и дуть на веки спящей дайфы.{110}
— Ах!
— Сейчас вы проснетесь веселой, со свежей головой… Проснетесь бодрой, здоровой, словно ничего но было.
Монотонно бормотал он какие-то фразы, будто священник привычную проповедь. В коридоре бушевала рассерженная хозяйка, а во дворе, где танцы, попойка и игра слились в общий гул, куражился полковник Домисьяно де ла Гандара.
III
Полковник Домисьяно де ла Гандара бренчит па гитаре. В распахе выбившейся из штанов рубахи круглится сияющее брюшко тибетского божка. Домашние туфли на босу ногу, на голове широкополая шляпа, из-под которой выглядывают красный платок и ухо с серьгой. Подмигивая одним глазом и машинально настраивая гитару, он обменивается непристойными шуточками с девицами легкого поведения в сильно декольтированных халатиках и с длинными распущенными волосами. Смуглый, коренастый, кудрявый, полковник одет в пропахшую потом индейскую куртку и восточные шаровары, стянутые ремнем с крупной серебряной пряжкой. Непристойные, грубые шутки он сопровождает заливистым пьяным смехом. Ниньо Домисьяно никогда не бывал трезв и всю свою жизнь таскался по притонам и публичным домам, к концу же праздников он напивался до безобразия и начинал буянить. В креслах-качалках томно возлежали презрительно молчавшие блудницы: их присутствие угадывалось по лениво раскачивающимся огонькам сигар. Полковник, в последний раз проверни настройку, затянул на шутливый лад популярную в то времена песню о Диего Педерналесе. Тень его руки и отблески украшавших ее массивных перстней и колец световым узором вплелись в звуковой узор гитары: