Туманное Звено. Стихотворения

Гингер Александр Самсонович

ТИШИНА

А.Г.

Есть пустота — от вещества свободность… Материи насущной лишена, она имеет духа полноводность, но звук ее теченья — тишина. В глубокой пустоте плывут планеты. Дух пустоты сродни земной душе. Пастух, лелея музыки заветы, опустошенность ценит в камыше. Душе немногих дух первоначальный дарует пониманье пустоты, и души те немногие печальны, как в почве погребальные пласты. Опустошенья сумрачное чувство сияньем жертвенности заглуши. Не на пустыне держится

искусство, а на работе страждущей души.

ПОЕДИНОК

ТОЛЧОК

Толчок идет издалека: уже в зерне — начало хлеба. Уже подземная река стремится к отраженью неба. К нам с понедельника грядет свет будущего воскресенья. Издалека толчок идет сердечного землетрясенья. Чужое для меня плечо моею двигает рукою. Издалека идет толчок, чтоб силой обладать такою.

ЛИЦО ЛЮБВИ

Нам так положено от века — холодными нас не зови, но любим мы не человека, а лишь лицо своей любви. С трудом мы двинулись в дорогу, она пустынна и нища. Душа шагает с нами в ногу, лицо любви в пути ища. Дает усладу и мученье нам средь пустыни водоем, и путеводное значенье лицу любви мы придаем. Любовь — пусть без любви в основе… Но слову это всё равно: как рыбье серебро в улове, блеснет и упадет оно.

МУЗЫКА

В молчании, конечно, нет увечья — молчащего калекой не зови, — но бедная природа человечья для пения нуждается в любви. Любовь — язык до звука сократила, и звук ввела в запретный мир примет, и черепа коробку превратила в огромный музыкальный инструмент. Не удивляйся, ночь, что облаками мне кажутся во тьме твои леса, что облака плывут ко мне клоками — мне музыка вздымает волоса. Исходит допотопною тоскою сознанью неподвластная душа, спеша одушевить моей рукою негнущийся конец карандаша. Лишь музыкой к несчастью я дышала, могу ль ее за это я карать? О музыка, не ты ль мне жить мешала, не ты ли мне поможешь умирать!

ПИСЬМО

Машинка сделана из стали, но я ей говорю: дыши. Я благодарна Вам, что стали Вы пищей для ее души. Я Вам пишу. Я не Татьяна, и не Онегин, знаю, Вы. Но нет строенья без изъяна, и нет без сердца головы. Тень Ваша ночью предо мною. Она ведет меня туда, где под восточною луною бараньи движутся стада. Там кажутся волной бараны, пастух ныряет в их гурьбе. Там мудрецы врачуют раны и боль других берут себе. Я вижу розовые горы, лазурь персидской бирюзы и перл мерцающий, который есть воплощение слезы. Жизнь устрицы — в растворе соли, цвет устрицы — смиренья цвет. Но перл, сиянье скрытой боли, останется на много лет. Переживет он известь створок, и фосфор птичьего яйца, и кости тех, кто так мне дорог, как

этот перл — казне купца.

ПОЕЗД

Пей, паровоз! В тебя вливают воду, тебе кидают черных гор пласты. И жидкость, вырываясь на свободу, рождает пар. Им пользуешься ты. Я не живу, я нахожусь на свете проездом через собственную жизнь. Совсем в конце, почти уже в просвете туннеля, вижу, страсть моя лежит. Жестокий час! Опасно нарастает спор поезда во тьме с самим собой. Когда в туннеле облако растает, страсть сделается вдруг моей судьбой. На станции, с непринятым прошеньем, останется усталый человек. Жизнь каждая кончается крушеньем: и было так, и будет так вовек.

СУДЬБА

Судьба моя играла с жизнью в кости, наперекор препятствиям храня для тайной страсти кровь мою и кости: судьба со мной, но жизнь — не за меня. Она причина скрытых сокрушений. Но как отнять у страсти все права? Лишь с нею я дойду до возвышений души моей, и буду я права. Страсть — часть крыла, того крыла, на коем слетают к нам и ангел, и гроза. Но шла не с бурей в жизнь я, а с покоем и с помышленьем, чистым как слеза. Зато душа, забыв земные узы и вытянувшись, духом станет вновь: любовь есть для нее рожденье музык, и музыка есть для нее любовь.

ЖЕМЧУЖИНА

Слезу любви мы сами порождаем — так устрицею жемчуг порожден. Слезой мы никого не убеждаем, но было так с начала всех времен. Сначала перл лежит в растворе соли, внутри него песок иль паразит. Но, дав ему нетленный отблеск боли, нас устрица сияньем поразит. Душа растет, когда земные руки напрасно простираются во тьму. Рост сердца начинается от муки: лишь слезы научают нас письму.

СТОЛЯР

В душе мы два теченья различаем, душа у нас — чудесный водоем: она полна, когда мы получаем, еще полней, когда мы отдаем. Мы любим тех, которые нас губят, мы губим тех, которые нас ждут. Так дровосеки руки леса рубят, а руки те — им топливо дадут. Пусть кость моя невелика размером, но правду я как великан рублю, и правило я подтвержу примером: Вы — губите меня, я — Вас люблю. Бывает счастье даже и в несчастьи: столяр обрызгал кровью свой верстак, но он построил крест из главной части доски своей. Ну что ж! да будет так.

ГРАНИТ

Во мне одной, к несчастью, два лица (раздвоенность обличий нелегка мне): одно — вовне, как скорлупа яйца, другое — в глубине, как жила в камне. Но в камень был заложен динамит, и силою огня гранит взорвался. Огонь прошел, но пласт еще дымит — утес взлетел: как я, он к небу рвался. Рисунок жил заложен был давно, и по рисунку раскололся камень… Не динамит мое вскрывает дно, а музыки в меня всеченный пламень. Едва ли мне удастся Вас забыть — не потому, что так я Вас любила, а потому, что удалось Вам быть огнем, которым душу я рубила.