Турухтанные острова
Шрифт:
То же произошло, когда Буркаев вернулся из Москвы. Неожиданно войдя в комнату, лишь кивнул Даше и прошел мимо.
В обеденный перерыв Даша позвонила своему бывшему мужу.
— Мне надо с тобой встретиться и поговорить, — сказала она.
— Хорошо, я приеду.
Уже через десять минут Даша пожалела, что позвонила. Решила после работы не ходить домой, а гулять до одиннадцати. А завтра позвонить, извиниться, сказать, что все это глупость.
Но Вовик пришел не домой, как ожидала она, а к институту. Когда после работы она вышла из проходной, то увидела,
«Ладно, — утешала себя Даша; — скажу позднее». Но так и не решилась. И Вовик пешком тащился за ней с Петроградской до Театральной, недоумевая, почему она не хочет ехать на такси, всякий раз, стоит ему остановить машину, отмахивается, словно чего-то испугавшись.
Вовик принес не только цветы, но и бутылку шампанского. Даша выпила шампанского и почувствовала, как у нее закружилась голова.
Даша сидела в кресле напротив Вовика, одернув подол платья.
«Он, наверное, неплохой человек, — думала она. — Он просто неудачник, потому что на мне женился».
И когда Вовик подошел к ней и сел на подлокотник кресла, обнял за плечи, она ничего не сказала. Только непроизвольно сжалась, убрав голову в плечи и шепча себе: «Это мой муж. Это мой муж…»
На следующий день Вовик уехал с первым трамваем, окончательно убежденный, что «баба рехнулась».
А Даша и действительно, словно потеряв рассудок, металась по комнате, натыкаясь на мебель и повторяя: «Что я натворила! Что я натворила!» Она из дома до института шла пешком, переходя из улицы в улицу и не обращая внимания, куда идет. В лаборатории появилась первой и спряталась за шкаф, беззвучно рыдая там. И когда Олег вошел в комнату, Даша бросилась ему навстречу:
— Буркаев! Что я сделала! Что натворила!
— Что?
— Когда вы узнаете, будете презирать меня, Буркаев. И справедливо. Я мерзкая, гадкая!
— Да что случилось?!
— Я вчера позвонила Вовику, и он ночевал дома. Я предательница.
— Немедленно иди вымой лицо, приведи себя в порядок. Сейчас сюда придут гости из Москвы. Чтоб тебя никто не видел такую!
Гости пришли к половине одиннадцатого. В вестибюле, кроме Пекки Оттовича и Буркаева, их встречал также Самсон Антонович Суглинский. Приезжал академик, а такое в институте случалось нечасто. Самсон Антонович проводил приехавших к директору. Там они пробыли минут двадцать, затем Самсон Антонович пригласил их к себе в кабинет, и только после этого они направились в лабораторию.
Здесь их ждали. Сережа Маврин предупредительно устремился навстречу, хотел помочь Овчинникову нести упакованную в коробку трубку, но тот отказался:
— Спасибо, я сам.
Приехавшие прежде всего осмотрели макет, ознакомились со схемой включения трубки. Пекка Оттович давал пояснения. И только после того, еще и еще раз осмотрев все, решили вставлять в макет трубку. Делал это Овчинников. Предварительно он захотел убедиться, что все напряжения питания в норме. И вот здесь-то, естественно, и сработал
На один из электродов трубки не поступало напряжение. И Буркаев, и Маврин, и остальные засуетились, задергались. Оказалось, отскочила пайка. Пока искали неполадку, устраняли ее, прошло полчаса. В обычном случае на это потребовалось бы минут десять, но тут проявился уже другой закон: чем больше спешка, тем меньше проку. Гости эти законы хорошо знали, поэтому сейчас спокойно стояли в стороне и терпеливо ждали, словно это и не очень интересовало их, беседовали с Пеккой Оттовичем. Но наконец все готово. Можно включать.
— Поехали! — кивнул Прищепков.
Пекка Оттович сел к макету. Щелкнул тумблером.
И все замерли… Такие мгновения тянутся необычно долго. Проходят секунды, а кажется — прошла вечность.
Что-то хрустнуло, словно шевельнулось в макете, и тихонько, чуть слышно застрочило. Это просочилось высокое напряжение.
— Есть!
На экране контрольного осциллографа вспыхнуло изображение. Несколько косых размытых полос.
— Есть! — облегченно выдохнули все.
— Подождите-ка. Осторожнее.
И снова все замерли. Будто своим дыханием боясь спугнуть изображение.
Вот он, самый счастливый миг. Руки так и тянутся к переключателям, хочется покрутить их сразу все, проверить, пощелкать.
Но надо подождать.
Пекка Оттович, теперь уже не торопясь, по-деловому рассматривал сменяющиеся на экране изображения, попутно давая Буркаеву и всем остальным сотрудникам распоряжения.
— Надо заменить децибельник… Устранить…
Но это мелочи, мелочи! Главное, что макет работает. Живет!
— Спасибо… — Пекка Оттович поднялся и пожал Прищепкову руку. — Спасибо!.. На сегодня — хватит, — сказал он Олегу. — Можно выключать. Трубку я уберу к себе в шкаф. Будет надежнее.
Пока убирали трубку, прозвенел звонок. Прищепков вынул из внутреннего кармана пиджака часы-луковицу, щелкнул крышечкой.
— Да-а, — очевидно, только сейчас вспомнил он, — вы не подскажете, где у вас тут часовая мастерская? Остановились… — Он держал часы на ладони. — Подарок отца. Еще в день окончания института. Сколько лет прослужили безотказно и вот испортились. Мы с Семеном Михайловичем, — он указал на Овчинникова, — заходили в несколько мастерских, нигде не берут..
— Покажите-ка, — попросил Пекка Оттович. Лукаво улыбнувшись уголками губ, подошел к телефону, набрал номер. — Семен Семенович, добрый день. Вы не могли бы сейчас зайти к нам?
Семен Семенович явился почти сразу же. Молча вошел в комнату. Овчинников и Прищепков поздоровались с ним. Семен Семенович ответил учтивым поклоном головы, глянув на Пекку Оттовича, мол, что надо.
— Наши гости из Москвы, — сказал Пекка Оттович и передал ему часы, не добавив больше ни слова. Но Семен Семенович понял все.