Турухтанные острова

Васильев Павел Александрович

Но для этого предварительно надо полгода пробыть в командировке в таком месте, как мыс Шаман. Антон Васильевич Колюзин только что вернулся оттуда. В одну сторону до бесконечности — океан, в другую — тайга. Когда на вертолете подлетаешь к мысу, то еще издали видишь на берегу мрачную скалу. Лес не добирается до ее вершины. На ней — кажущаяся спичечным коробком бревенчатая избушка метеостанции. Вертолет, натужно тарахтя, медленно ползет вверх, и тень от него, уменьшаясь, стрекозкой скользит по бурой прибрежной полосе, по скалам. Наконец вертолет зависает над площадкой возле метеостанции, чуть поодаль —

покосившаяся банька, погреб, отгороженные забором из штакетника десятка полтора антенн на растяжках.

Из метеостанции, даже если закрыть двери и окна, днем и ночью слышен неумолчный гул океана. Он идет не от подножия скалы, где пенится прибой, над которым, надсадно крича, тучами мечутся чайки, а от горизонта, откуда катятся к берегу водяные валы.

А если посмотреть в бинокль в другую сторону, то можно увидеть, как в таежном распадке медведица водит медвежат. Сложишь ладони рупором и крикнешь — медвежата поднимут головы, долго смотрят, пытаясь определить, откуда донесся звук…

Сегодня Антон Васильевич вышел из дома пораньше, но на улицах все равно было людно. Он затаился за кустами у сквера, словно дикий зверек, забредший в город, и смотрел, как через сквер к метро идут люди. Вот женщина тянет за руку отстающего, заплетающегося ногами, еще не проснувшегося малыша. А обгоняя ее, бегут, бегут с портфелями, сумками.

На тротуарах, возле домов, мимо которых Антон Васильевич проходил, было потише. Из затененных подворотен веяло прохладой. Все окна распахнуты настежь. Где-то в глубине в квартире играло радио. На кухне слышалось шкворчание сковороды. На подоконнике на первом этаже сидел кот-толстяк. Антон Васильевич шутливо погрозил ему, сделав вид, что собирается дать щелчок. Но кот даже не отвернулся, только прищурился.

До начала рабочей смены оставалось еще полчаса. На обширной площадке перед институтом, обычно забитой личными автомашинами так, что не пройти, стояла лишь пара «Жигулей». И в институтских коридорах было пустынно и тихо. Рабочий люд обильно хлынет минут через пятнадцать.

Однако дверь в комнату, в которой работал Антон Васильевич, оказалась открытой. За крайним верстаком, спиной к двери, сидел незнакомый парень лет двадцати пяти, что-то перепаивал. Поздоровался с Антоном Васильевичем.

Антон Васильевич, кивнув в ответ, прошел к своему столу возле окна. Все так же, как было в день отъезда, вроде бы и не уезжал.

— На практике? — спросил паренька.

— Я у вас работаю.

— Ага. Давно?

— Три месяца.

Парень был высокий, худощавый, прибалтийского типа блондин. Лицо узкое, подбородок штычком. Волосы гладко причесаны.

— Доложусь начальству, — сказал Антон Васильевич и вышел из комнаты.

Начальник лаборатории Марина Валентиновна Головань обычно приезжала на работу задолго до звонка. В кабинет ее надо было пройти смежной комнатой, в которой сидел заместитель Марины Валентиновны Мартын Иванович. Он жил по соседству и появлялся в лаборатории почти точно со звонком. Только повесит шляпу на гвоздик за шкафом, сядет на стул — и звонок. Сейчас его, естественно, еще не было. Марина Валентиновна, как и полагал Антон Васильевич, находилась у себя в кабинете.

— Да, заходите. Антон Васильевич? Прошу вас! Пожалуйста! Садитесь.

На

столе у нее, словно пасьянс, были разложены листы с записями, формулами, графиками. Некоторые формулы обведены цветными карандашами.

— Одну минуточку! — Марина Валентиновна принялась в определенной последовательности собирать листы. — Одну минуточку… Да, теперь я вас слушаю. — Она одернула на кофте рукава, облокотилась о стол, приготовив авторучку. — Рассказывайте.

Антон Васильевич рассказывал. Марина Валентиновна иногда перебивала его: «Минуточку, минуточку! Еще раз!» Это значило, что ей надо обдумать услышанное. Что-то записывала на листе бумаги, рядом с записью ставила красным карандашом большой восклицательный знак. «Интересно!..» И задумывалась.

Антон Васильевич знал эту ее особенность и пережидал, когда она, словно очнувшись от задумчивости, повторит: «Продолжайте».

Головань являлась автором идеи построения прибора, который Антон Васильевич испытывал на мысе Шаман. Она и обычно задавала много вопросов, стараясь выяснить все малейшие технические подробности, а сейчас был особый случай. Наконец отодвинула в сторону листы с записями и спросила:

— Какие у вас сейчас личные планы? — Из чего Антон Васильевич понял, что деловой разговор окончен. — У вас, наверное, накопились отгульные дни за работу в выходные? Когда собираетесь их использовать? Я думаю, лучше это сделать сразу, чтоб после не прерываться в работе. Ныркова и Перехватова тоже вернулись? — поинтересовалась о сотрудницах Колюзина, бывших вместе о ним в командировке.

— Да. Сегодня выйдут на работу.

— Антон Васильевич, в вашей комнате работает молодой специалист Ян Александрович Полуянов, направленный к нам по распределению из Электротехнического института. Познакомьтесь, пожалуйста, с ним поближе, особенно с тем, что он делает. Это, по-моему, интересно. И помогите ему, если что понадобится. Он еще совсем молодой человек. Через полчаса будете на месте? Возможно, я к вам зайду с товарищем из комплексной лаборатории. Он выделен в помощники главному конструктору Тучину, со временем вместо него будет вести изделие. Вам полезно будет с ним познакомиться. Все то, что вы рассказывали мне, перескажите, пожалуйста, ему.

Мартын Иванович уже находился за своим столом, когда Антон Васильевич вышел от Марины Валентиновны. Он сидел спиной к ее кабинету. Стол завален журналами, книгами. Они двумя стопами возвышались по обе стороны, а Мартын Иванович выглядывал в узкую щель между ними, словно в амбразуру. Защищал подходы к двери кабинета. Это впечатление усиливалось еще тем, что в амбразуре перед Мартыном Ивановичем стояла маленькая бронзовая пушечка, нацеленная на противоположную дверь, — точилка для карандашей.

— Антон Васильевич! — воскликнул Мартын Иванович, увидев Колюзина. Поднялся.

Была у Мартына Ивановича одна досадная привычка, которой он стеснялся, но никак не мог от нее избавиться. Встав, заведет руку за спину, другая — на животе, и снизу вверх — шмыг! — поддернет брюки. Жена купила ему заграничные модные подтяжки, затянула их так туго, что они больно врезались в плечи. А он все равно, встанет и — шмыг! После этого пощиплет резиновые струны, поиграет ими, вспомнив, для чего они. Зардеется смущенно.