Твоё слово
Шрифт:
Я вдруг подумала о том, что по-своему он и меня любит. И что я умру гораздо, гораздо раньше его. И раньше всех остальных. И когда я умру, мне-то будет уже все равно, а им — нет. Как мне могла прийти в голову мысль, что это нормально — привязывать его к себе еще сильнее; и как мне не пришла в голову мысль, что ему будет очень больно? Ему, не мне. Поэтому и не пришла.
Чертова эмпатия — один-ноль в твою пользу, теперь я знаю, зачем ты нужна.
Я опускала плечи и голову все ниже.
Я не знаю как, но я умру только после того, как умрет он. Я не знаю как, но это я буду переживать его смерть, а не наоборот. Я не
Аррирашш существовал будто в киселе. Спал, ел, кому-то кивал, что-то слушал. Не было слез и даже, в общем-то, боли. Просто внутри все замерло то ли от усталости, то ли в ожидании чего-то. Он терял близких и раньше. В конце концов, сколько ему лет? Не раз и не два терял. И Энри был даже не самой горькой из потерь.
Просто… просто из-за чего он умер? Из-за того, что человек? Из-за того, что это позор для кого-то — что он человек? Так ведь нет. Даже Ярм это так не воспринимал. И Шам его так не воспринимал. И другие рожи бы кривили, но искренне, по-настоящему, не чувствовали бы так. На самом деле, он умер за глупый стереотип, который бы можно было использовать в политических целях.
По-ли-ти-ка.
То, чем всю сознательную жизнь занимался сам Арши. Ну потому что долг, надо. Хочешь — не хочешь, но ты в злате купаешься не за красивые глазки, а за все, что потом отдашь. Годы, столетия и десятки дорогих сердцу существ.
Арши не заводил семью, потому что… это не то место и не те обстоятельства, где он хотел бы строить семью. Потому что она тоже могла стать долгом, который придется отдать за право родиться в правящей династии. Право, о котором он не просил. Он только родился — и уже влез в долг. И отдает, отдает, отдает. И даже если не отдает — забирают. И лишь изредка удается выцарапать что-то для себя.
И вот он сидел и думал. О том, что с мальчиком даже не попрощался. И так и не показал ему мир. Да хотя бы город, в котором тот родился. Что он мог бы забрать его, но не забрал. Хотя все для этого было готово. Просто сбежать, прихватив Энри, лишь потому, что хочется — предательство. И ничего не делать с ним — тоже предательство. Того долга, который он не вернет даже до конца жизни.
Шура смотрит на него, сидит рядом, прямая, будто палку проглотила — и смотрит, кажется, даже не моргая. И во взгляде чудится осуждение. И хочется закричать, чтобы не смотрела на него так. Но она на самом деле смотрит просто внимательно — она всегда так смотрит. А чудится осуждение. А чудится оно потому, что он думает о том, что, по-хорошему, ее бы тоже следовало убрать, потому что она — свидетельство его «позорной связи», она и есть его позорная связь. А не должна быть.
Она — его предательство. Очередное. И вот сейчас — что ему делать? Что выбрать? Если он выберет ее, то все, что было отдано и потеряно — зря? Ведь он так и не выбрал Энри. Если вернуться во дворец, снова заняться делами государства, то его смерть… ну не будет хотя бы выглядеть настолько бессмысленной. А если плюнуть на все и на всех, взять девчонку в охапку, зацеловать и пообещать ей все, что она захочет — что она там хотела? Выйти за него замуж и приютить бездомного котенка? — то он просто… недостаточно любил мальчика, чтобы успеть спасти его?
Мужчине было тошно от самого себя. А она все смотрела. И ничего не говорила. А он все думал, думал, не замечая, как день сменяется ночью —
А внутри даже не дергается ничего. Замерло то ли от усталости, то ли в ожидании чего-то.
И не хотелось уже ничего решать.
Он так и не смог заснуть — все думал, думал. И чем больше думал — тем бессмысленнее казалась вся его жизнь.
В детстве он втайне мечтал открыть свой трактир где-нибудь Кольце во Втором-Третьем Высокого. А может и еще поближе к озеру Нерша. И подальше от дворца. Он уже и забыл…
А как было бы славно. Вдруг представилось, что вот он хозяин трактира: на кухне колдует Ева, за столом в уголке о чем-то шушукаются Шура с Энри, а Дор и Бор лаются с посетителями… И стало так зло и обидно, что это не его жизнь, а чья-то другая.
Арши вдруг осознал, что в комнате светлеет. Уже рассветает?.. Он и не заметил — кажется секунду назад лег только.
Он повернулся в сторону Шуры. Она тоже не спала, смотрела на него. Чего она там высмотреть пытается? Девушка прищурила вдруг глаза, а потом оттолкнула его и руками, и ногами. Не ожидавший такой подлости, Арши просто скатился с кровати и с грохотом плюхнулся на пол.
Девчонка свесилась с края и снова уставилась на него.
— Лезь под кровать, — скомандовала она.
— Что?
— Лезь, говорю, под кровать, — спокойно повторила.
Почему-то Рашу стало обидно. Она же, вроде, говорила, что он ей нравится. Разве она не должна его ну хотя бы попытаться утешить? Ну или хотя бы просто обнять?.. А она пинается. Даже на одной кровати с ним лежать не хочет… Таким бесполезным и ненужным он себя, кажется, никогда не чувствовал. Поэтому полез под кровать. Видимо, там ему самое место…
— Что ты там видишь?
— Пыль, — честно ответил мужчина.
— Смотри внимательнее, — фыркнула она, — На полу.
Раш послушно стал осматривать пол, порой задевая затылком деревянные бруски, на которых лежал матрац. И вдруг замер.
— Нашел? — через какое-то время спросила Шура.
— Что это?
— Это солнышко! — радостно ответила она, — Это тебе, я дарю тебе солнышко.
Мужчина смотрел на вырезанное в полу «солнышко». Схематичное, абсолютно детское — кружочек и палочки-лучи. На пыльный пол упала капля, а за ней и вторая, третья. Раш не был скупым, в том числе и на слезы. Он уткнулся лбом в пол и тихонько всхлипывал.
— Спасибо… — с трудом выдавил он, — Спасибо!.. Оно такое хорошеньк-кое!..
— Я тебя люблю, — прошептала она тихонечко, и мужчина засмеялся сквозь рыдания.
— А по-помнишшь, — спросил он, вылезая из-под кровати, — помнишь, ты говорила… что твоя фамилия от слова «солнце»?
— Ага, — кивнула она, обнимая его, притягивая за плечи обратно на кровать.
Он ткнулся мокрыми, солеными губами ей в лоб.
— Мне нравится твой подарок. Я забираю солнышко.
Она удивленно распахнула глаза, и лицо залило краской. Она что-то прошипела сквозь зубы и отвела глаза. Ее до сих пор смущало ее смущение перед ним, и она резко дернула его за волосы вниз, прижимая лицо к груди, чтобы не смотрел. Раш противиться не стал, просто улыбнулся, дернул рубашку и прижался к коже губами. Слезы все еще влажнили веки и щеки, и ее грудь. Она выдохнула приглушенно и зарылась пальцами в его волосы.