Творение. История искусства с самого начала
Шрифт:
Рафаэль обязан своей манерой светлой и поэтичной живописи Леонардо, а также смелой ясности архитектуры Браманте. И то и другое можно увидеть на его картинах, изображающих Мадонну с Младенцем, написанных им в возрасте 25 лет, в 1508 году, по прибытии в Рим, когда город как раз вступал в новый период славы при папе Юлии II. Как и Темпьетто Браманте, картины Рафаэля кажутся одновременно самодостаточными и экспансивными, формы — основательными и массивными, напоминая гораздо более раннюю живопись Мазаччо, но обладая сиянием красок и изяществом, которые Рафаэль перенял не только у Леонардо, но и у своего учителя, художника Перуджино [352] .
352
Hennessy J.-P. Raphael. London, 1970. P. 184.
Донато Браманте. Темпьетто, храм
Приехав в Рим, юный Рафаэль был нанят папой Юлием II для декорирования его личных апартаментов, «верхних покоев» в Ватикане — станц (то есть комнат — le stanze). Юлий не отличался большой любовью к книгам (свое папское имя он взял от Юлия Цезаря и предпочитал военный лагерь читальне), но именно в одной из четырех комнат-станц, там, где хранилась скромная личная библиотека папы, Рафаэль написал серию фресок, которые считаются одними из величайших стенных росписей того времени. Каждая из фресок, покрывающих четыре стены, изображает отрасль знаний — право, теологию, поэзию и философию. Именно философия вдохновила одну из величайших картин Рафаэля: собрание философов в грандиозных архитектурных декорациях, которое символизирует глубокую преемственность и многогранность человеческого разума в поисках начала всего сущего. Наверху, рядом с фигурой, олицетворяющей знание, изображена надпись: Causarum Cognitio («Знание вещей по их высшим причинам»).
Центральное место на фреске «Афинская школа» занимают Платон, указывающий перстом вверх и держащий в руке свою книгу «Тимей», и Аристотель, который держит свою «Этику» и указывает вперед. Окружающие их фигуры в самых разнообразных позах символизируют философские размышления и дискуссии. В отличие от двух главных персонажей, не все из них ясно идентифицированы, однако можно предположить, что один из них, в правом нижнем углу, — Евклид с его мерным циркулем, а другой, слева, — Пифагор, что-то пишущий в книге, в то время как мальчик держит перед ним грифельную доску с чертежом. Человек, что-то читающий, развалившись на ступенях, — это Диоген с его чашей для подаяний, совершенно не замечающий происходящего вокруг.
Разумеется, Рафаэль создал портреты философов, ничего не зная о том, как они выглядели на самом деле. Он написал картину, изображающую процесс мышления и демонстрирующую, что знание основано на многовековой традиции, которая включает в себя противоположные точки зрения, — например, исламского ученого Аверроэса (он стоит над Пифагором) и персидского Заратуштры (над Евклидом), Аристотеля, веками считавшегося основателем философии, и Платона, чья теория о реальности как бледном отражении божественного идеала была заново открыта на Западе менее ста лет до создания фрески. И хотя картина называется «Афинская школа», место действия скорее напоминает Рим времен папы Юлия II в представлении Браманте (который был дальним родственником Рафаэля и рекомендовал его на службу к папе): это римские бани, украшенные статуями, но не святых, а богов Аполлона и Минервы [353] . Как да Винчи поместил голову Христа в математический центр своей «Тайной вечери», так и Рафаэль располагает героические фигуры Платона (внешне даже напоминающего Леонардо) и Аристотеля на фоне каменной арки и синего неба, по которому бегут облака, уподобляясь своей легкостью и изменчивостью форм самой мысли.
353
Gombrich E. H. Raphael’s Stanza della Segnatura and the nature of its symbolism // Symbolic Images: Studies in the Art of the Renaissance. London, 1972. P. 85–101; Jones R., Penny N. Raphael. New Haven, CT; London, 1983. P. 48–80.
Рафаэль. Афинская школа. 1509–1511. Фреска. 500 x 770 см
Эта работа Рафаэля стала самым сложным живописным образом человеческой жизни: картина включает в себя 52 фигуры, ясность их расположения и сложность идентификации воплощают сам мир знания. Композиция была продумана и выверена в многочисленных набросках. И всё же одна из фигур философов не была предусмотрена изначально: меланхоличный персонаж на переднем плане сидит, подперев голову рукой, и не глядя выводит что-то на бумаге. Рафаэль добавил его позднее, после того, как мельком увидел великую и тайную работу, которая создавалась там же, в Ватикане, всего через несколько коридоров от него: потолочную роспись в капелле, построенной дядей Юлия II, Франческо делла Ровере, папой Сикстом IV. Возможно, Рафаэль считал свои фрески смелыми и новаторскими, но, увидев потолок Сикстинской капеллы, расписанный Микеланджело, был сражен. Он понял, что перед ним не просто роспись, а целый каменный свод вдруг разворачивается в огромный комплекс видений, начиная с Книги Бытия и момента самого Творения: отделения света от тьмы. Тогда Рафаэль добавил в свою композицию самого Микеланджело — как еще он мог отдать должное великому современнику.
Микеланджело. Давид (фотография около 1853–1854, площадь Синьории). 1502–1504. Мрамор. Высота 517 см
Потолок Сикстинской капеллы ослеплял великолепием, но от художника именно этого и ждали. Микеланджело уже доказал свою способность создавать захватывающе масштабные картины. Он учился ремеслу в мастерской Доменико Гирландайо во Флоренции, куда поступил в 1487 году, в возрасте тринадцати лет, но вскоре превзошел своего мастера: «…этот знает больше меня», — сказал, согласно легенде, Доменико [354] . Очень скоро
354
Вазари Д. Указ. соч.
Огромная скульптура Микеланджело, высеченная из цельного куска мрамора, изначально должна была стоять на большом возвышении рядом с кафедральным собором Флоренции. Однако вскоре, после собрания официальных представителей собора и художников, было решено, что это слишком рискованно и что колоссальная скульптура должна стоять на городской площади перед палаццо Веккьо, рядом с Лоджией деи Ланци. Для Микеланджело так было даже лучше: люди могли по-настоящему увидеть и оценить мощь его великого творения, особенно в сравнении с бронзовым «Давидом» Донателло.
«Давид» Микеланджело стал первой монументальной обнаженной скульптурой со времен античности, его чаще сравнивали с Геркулесом, чем с библейским юношей, который убил Голиафа камнем, выпущенным из пращи. Сама его нагота кажется некой формой насилия — настолько неприкрыто чувственным, беззастенчивым кажется тщеславие Давида во всем его великолепии. Здесь впервые появляется ощущение грозной силы, terribilita, которым позднее прославился Микеланджело [355] . Несмотря на размер статуи, внушительную мускулатуру, слишком большие руки и голову, от которых веет не только физической силой, но и силой ума, сам образ кажется на удивление хрупким. Давид повернул голову: его внимание, вероятно, привлек враг, а его тело осталось беззащитным перед чужими взглядами [356] . Со дня своего торжественного открытия, которое состоялось в конце лета 1504 года, «Давид» стал символом Флорентийской республики, выражением политической свободы ее граждан от алчного семейства Медичи, пусть даже временной. Это был также образ человеческого тела как отражения глубинных чувств и желаний. Обнаженная фигура — почти всегда мужская — стала первой и наиболее значительной темой творчества Микеланджело.
355
Addington J. Symonds. The Life of Michelangelo Buonarroti. London, 1899. P. 98.
356
Hall J. Michelangelo and the Reinvention of the Human Body. London, 2005. P. 37–62.
Человеческое тело стало также основной темой и в архитектурных проектах Микеланджело, которые больше похожи на эскизы для скульптуры, нежели на схемы построек, предназначенных для практических целей. Для своего покровителя, Лоренцо Медичи (Лоренцо Великолепного), Микеланджело построил библиотеку, известную как библиотека Лауренциана, вестибюль которой воплощен в неожиданных и смелых формах, которые воспринимаются в первую очередь скульптурно. Как говорил сам Микеланджело, идея пришла к нему во сне. Высокое и узкое пространство вестибюля обильно украшено «слепыми» окнами, а трехчетвертные колонны заглублены в стены, словно статуи в нишах, хотя они выполняют несущую функцию [357] . Центральная лестница широким мощным потоком стекает от читального зала вниз, в причудливое и тесное пространство вестибюля, которое само подобно мыслям в мозгу читателя, готовящегося подняться навстречу этому потоку, чтобы приступить к великим трудам по философии, точным наукам и теологии, прикованным цепями к наклонным пюпитрам в обрамлении гораздо более спокойной и молчаливой архитектуры зала для чтения. Микеланджело словно бросает вызов ученому, предлагая жизнь в действии вместо созерцания. Все детали, как и в архитектуре Брунеллески, соотносятся с пропорциями человеческого тела — то подстраиваясь под него, то вырастая в гигантского героического персонажа, подобного огромному мраморному Давиду, находящемуся неподалеку.
357
James S. Ackerman, The Architecture of Michelangelo. London, 1961. P. 97–122.
Микеланджело. Лестница библиотеки Лауренциана (завершена Бартоломео Амманати), Флоренция. 1524–1571
Человеческое тело как объект познания, созерцания и восхищения — идея, которая связывает воедино творчество этих трех великих художников — если хотите, гениев: Леонардо, Рафаэля и Микеланджело. Они творили в эпоху, когда преодоление технических трудностей было самым большим вызовом для художника: например, перекрыть огромное пространство каменным сводом, а затем покрыть этот свод эффектными изображениями человеческого тела, написанного с анатомической точностью. Это была эра техники, а не стилистики (их шедевры могут показаться нам в чем-то похожими), но главное, это была эра открытия человеческого тела — снаружи и изнутри: Рафаэль был одним из первых художников, рисовавших с натуры обнаженную женскую модель, а Леонардо нашел красоту внутри человеческого тела, в удивительном существе зародыша, растущего в утробе. Со времен Античности женское тело не изображалось с таким вниманием и точностью, и никогда раньше на основе столь бесстрастного наблюдения.