Твой последний шазам

Мартин Ида

— А мы тоже озабоченные, — заявил я, радуясь промелькнувшей в их глазах тревожности. — Не, ну я-то нормальный. А вот есть у нас один — Ваня. Так он вообще сексом одержим. Вам повезло, что у него сегодня живот болит.

— Правда? Это такой злой с татуировкой?

— Не. Другой. С виду божий одуванчик, а на деле — террорист.

Было обидно, что никто из наших меня не слышит.

С озера послышался истеричный визг. Макс подхватил «тельняшку» на руки и делал вид, будто собирается бросить в воду.

— А если вдруг вожатые

застукают, что вас нет?

— Не застукают. Они сами уматывают пьянствовать в пансионат.

— Там только Галя остаётся, а она отрубается в десять. Можно что угодно делать.

— И что же вы делаете? — я сидел между ними и, как бы невзначай, положил руку на колено черных джинсов. — Интернета же нет.

— Иногда с парнями в Мафию играем, а иногда гулять ходим, — против моей руки она ничего не имела.

— А днём что вы делаете? — положил другую руку на синюю коленку — с тем же успехом.

Так и сидели, пока не вернулись остальные, и Артём не заявил, что нам надо идти, потому что рано вставать. Услышать такое от него было забавно, но я обрадовался: общение с Юлями шло со скрипом.

И, хотя они меня не зацепили, их запахи, волосы, смешки сделали своё дело и обратно в лагерь я шел не на шутку растревоженный, с каким-то не до конца осознанным внутренним решением, что мне нужно срочно кого-то найти.

Все вокруг с кем-нибудь встречались по-серьёзке или ради развлечения, и так уж выходило, что если я ни с кем не мутил, то автоматом превращался в неудачника. Не то, чтобы у меня в школе не было вариантов, но долгое время после Зои я не мог ни на кого смотреть, а когда спохватился, то уже наступил май, экзамены, выпускной и совсем не до этого стало.

— Я думал, ты на неё прям там набросишься, — сказал Артём Максу, когда проводили девчонок до их забора и шли к себе.

— Завтра наброшусь, — пообещал тот. — Она вроде не против.

— Точно не против, — подтвердил Артем. — Но страшна, как атомная война.

— Может, — Макс пожал плечами. — Я на лицо ей не смотрел.

Артём скорчил кислую гримасу:

— С ними даже не весело. Глупые и прилипчивые. Я вообще в Москву собираюсь. Думаю, Витя уже всё поняла. Даже не наехала ни разу, прикинь? Только сообщения жалостливые шлёт.

— Что-то не помню, чтобы тебя когда-нибудь трогали жалостливые сообщения.

— А сейчас трогают! Может, я вообще не прав был, что уехал?

— Ты бываешь не прав? — Макс с недоверчивой усмешкой притормозил.

— Просто Витя, она же не как все. Другая бы тусоваться потащилась и фотками закидала, как шикарно проводит время. А Витя… Я ж по ночам только и думаю, что ей там плохо из-за меня. Никогда о таком в жизни не думал. А теперь постоянно.

— Это совесть называется, — сказал Макс. — Удивительно слышать, что она у тебя есть.

— Самому не верится.

— Что-то я не пойму, кто из вас кого воспитывает.

— Да, блин, — вспыхнул Артём. — Я сам хочу её видеть, ясно? Просто,

потому что хочу. Для этого не нужны никакие объяснения. Если я хочу съесть торт, то я его съем. Без вариантов. Кстати… Поехали за тортом?

— Ночь вообще-то. Здесь ничего не работает.

— Для меня откроют.

— Утром поедешь.

Они замолчали, и какое-то время мы молча пробирались через заросли, пытаясь в темноте срезать путь от калитки до домиков, а как вышли на дорожку, Артём снова тяжело вздохнул:

— И чего я к ней так привязался?

Глава 15

Вита

Люди так часто говорят друг другу «я скучаю», что это уже ничего не значит. Слово «скучаю» стало совсем мелким и поверхностным. Незатейливым и лёгким, как клочок бумаги на ветру.

«Всё, пока. Я скучаю» — формальная фраза вежливости, которой обмениваются моя мама и тётя Катя, заканчивая телефонные разговоры. Но я ни разу не видела, чтобы мама действительно скучала по тёте Кате. Чтобы она была не в состоянии работать, читать, смотреть свои новостные каналы. Чтобы она не спала ночами или отказывалась от еды.

В словаре написано, что скучать — это значит болезненно чувствовать отсутствие кого-нибудь. Но почему там нет слов: «невыносимо», «отчаянно», «одиночество» и «пытка»?

Если бы люди изобрели алгезиметр чувств, то им можно было бы чиповать влюблённых, чтобы каждый из них мог чувствовать то же, что чувствует другой. И тогда согласие на такое чипование стало бы сильнее, чем брак.

Артём продолжал свою странную одностороннюю игру. И в этом жестоком дуракавалянии я никак не могла разглядеть тот самый «жизненный опыт», о котором так твердила мама.

Ярослав же звонил пару раз. Но я больше никуда не пошла.

А однажды позвонила Полина.

— Привет, как дела? — спросила так, словно мы с ней давно дружим.

— Всё хорошо. Спасибо.

— Больше не переживаешь?

— Нет. Уже нет.

— Раздолбай наш звонит?

— Пишет. У них там со связью сложно.

— Ах, да, он говорил, — ответила она, явно давая понять, что ей-то он звонил. — Ну, ты, в общем, не грусти там. Скоро вернётся.

Я всерьёз решила научиться технике осознанных сновидений. Когда человек знает, что видит сон и способен управлять его содержанием. Если это уметь, то можно было бы просто остаться жить во сне.

Мама сильно тревожилась за меня. Я объяснила, что скучаю по Артёму, но она конечно же не приняла это всерьёз (тоже мне трагедия) и решила, что за этим скрывается нечто большее и, по её мнению, важное. Сначала думала, что мы поругались и просто дуемся друг на друга. Потом отчего-то вбила себе в голову, что Артём меня бросил и принялась жалеть самым противным образом, от чего стало так тошно, как если бы это действительно произошло.

В конечном счёте, она вдруг решила нагружать меня заданиями.