Ты думал, я не узнаю?..
Шрифт:
Это ДДСТ — детский дом семейного типа, являющийся промежуточным вариантом между приемной семьей и обычным детдомом, с девятью подопечными (на данный момент) в возрасте от месяца до одиннадцати лет. Его организовала супружеская пара в середине прошлого десятилетия. По дороге папа рассказывает об их долгом и тернистом пути, полном неудачных попыток завести собственных детей. Я внимательно слушаю и подпитываюсь историей этих людей. Черпаю для себя по капельке драгоценный ресурс — любовь и принятие такой непостоянной, местами жестокой и несправедливой жизни, любовь к окружающим, невзирая на неумолимость судьбы и ее злые выходки. Хотя та оптимистическая толика во мне жаждет истово верить в то, что не существует
Атмосфера в трехэтажном загородном доме с первых секунд чарует меня своеобразным уютом — раскиданными повсюду игрушками, визгом, гомоном и мягким топотом детских ножек — и непередаваемо-потрясающим запахом свежей выпечки, от которой желудок начинает сходить с ума. Получилось так, что провиант мы доставили точно к началу ужина.
Валентина Арсениевна воспитательница и хозяйка дома, немногим старше меня упитанная женщина в кургузой стеганной куртке, надетой поверх нескольких кофт (их количество несложно определить по выглядывающим друг из-под друга воротникам), только-только вернулась из крольчатника, чтобы приветствует моего отца как старого друга и представиться мне.
— Варя, наслышана. Будем на «ты».
Знакомство без нарочитой любезности скрепляем рукопожатием. От ее ладони исходит благодатное тепло, некая вязкая из-за концентрации энергия, передающаяся мне через быстрое прикосновение. В первые месяцы после стрельбы, так случалось, я изнуряла себя до обезвоживания и попадала в больницу, где в меня буквально вкачивали жизнь через внутривенные капельницы. Нечто похожее я испытываю сейчас, чувствуя силу этой женщины. Она крепкая, румяная и бодрая, несмотря на обилие хлопот с детьми, бюрократическими издержками и большим хозяйством. Я — полупрозрачная и бесцветная. На фоне таких, как она, это становится очевидным как никогда.
Но как же мне хочется вернуть себе телесность и цвет… Надеюсь, однажды я смогу.
— Поужинаете с нами? — предлагает Валентина, вешая на крючок старую куртку, затем разувается.
— Грех отказаться, — с низким хохотом папа хлопает себя по животу.
— Тогда прошу к столу, — широко улыбается ему хозяйка дома и кричит мужу: — Коль, еще две тарелки достань! А вы не толпитесь, не толпитесь у двери. Проходите, — активно зазывает нас левой рукой, а правой приглаживает топорщащиеся каштановые волосы, заплетенные в толстую косу до пояса. — Спасибо большое, что не забываете про нас, — Валентина с благодарностью смотрит на коробки, составленные стопками в прихожей.
— Пашка на подходе, остальное везет, — сообщает папа, запихивая шапку в рукав своей камуфляжной штурмовки. — Приедет, там и сверим документы.
Валентина с улыбкой кивает ему и вносит в просьбу мужу корректив:
— Коль! Три тарелки!
Мне нравится, как по-простому обставлена просторная гостиная. Деревянная винтажная мебель, светлые обои в мелкий цветочек со следами фломастеров, терракотовый большой диван пусть и не отличается новизной, но есть что-то по-своему привлекательное в заплатках, маскирующих прохудившиеся и потрепанные места. На спинке и подлокотниках много зацепок — здесь живет кошка, хотя она не спешит показываться прибывшим в ее дом гостям. Валентина зачем-то наводит порядок. Собирает с дощатого, недавно покрашенного пола детские вещи, игрушки. Не нужно. Беспорядок, оставленный малышами, не может быть уродливым и дискомфортным, хотя в свое время я нередко отчитывала дочку за бардак, который она с особым удовольствием устраивала.
Я задерживаю взгляд на общих снимках, висящих на стенах в рамках, и с прогорклой тоской в душе от мысленного напоминания
Мимо меня проносится светленький вихрь в красном флисовом платье и черных колготках в желтую полоску.
— Ксюша!
Сперва я задаюсь вопросом, кто произнес имя моей доченьки. Но в гостиной никого, помимо меня и девочки в платье, не осталось. Осознание, что это была я, подступает со свинцовой и парализующей тяжестью, заполняющей голову и стремительно разливающейся по телу до самых кончиков пальцев. Но говорила я как будто не своим голосом — практически забытым за три года, оттого и показавшимся незнакомым.
Леденящий ужас впивается в сердце якорями. Додумалась же выпалить имя дочки вслух!.. Я и прежде встречала в прохожих детях мою Ксюшу. Отчаянно искала ее всем своим нутром в чьем-то смехе, цвете и длине волос, в похожей на ту, что она носила, одежде, улыбке, форме глаз… Верила, что в ком-то, наконец, встречу дочь. Малейшее сходство приносило и облегчение, и разочарование.
Белокурая малышка лет пяти-шести в забавных колготках останавливается и оборачивается, прижимая к себе маленького бело-розового единорога. Насмешка, или знак? Чувствую, как замедляется дыхание, и сердце пропускает удар. Ни то, ни другое. В мире много бело-розовых единорогов и шестилетних светловолосых девочек с кристально-голубыми глазами.
Она не Ксюша, но я рада, что хотя бы на долю секунды увидела в этой девочке свою малышку. Сковывающее оцепенение постепенно сходит с согревающей от холода волной.
Ребенок, оглядевшись, смело подбегает ко мне.
— Меня зовут Аня. Но имя Ксюша мне тоже очень нравится! Вы приехали меня забрать? Вы моя новая мама?
Глава 35 Варя
Новая мама?
Неожиданно клинит на словах малютки. Она улыбается и хлопает густыми ресницами в ожидании ответа.
Я выдавливаю из себя звук, похожий на отрицание.
— Нет, — повторяю громче и четче.
— А-а-а, — улыбка меркнет на ее милом лице. — Жаль.
Она разворачивается и убегает, оставляя меня на растерзание небольшому душевному потрясению. Я сжимаю лишенные чувствительности пальцы и разжимаю, повторяя несколько раз, чтобы простимулировать приток крови в них.
Новая мама…
Подразумевает ли материнство беспрерывный процесс? Будь у меня дети помимо Ксюши, я бы не стала задаваться этим вопросом. Однако потеря единственного чада по общепринятым канонам лишает меня данного статуса, ведь ребенка-то нет, а вникать в то, что он, несмотря на физическое отсутствие в этом мире, всегда будет частью моей сути, а значит — продолжать быть, мало кто хочет. Так я со многими прекратила общение, потому что люди от незнания и нежелания смотреть в глаза чужой боли способны на обескураживающую бестактность.
В Южной Корее, например, женщины после рождения ребенка автоматически теряют собственные имена, становясь для общества чьими-то мамами. И друг к другу, чтобы легче было запомнить, обращаются: «Мама…» с последующей приставкой из имен детей. Когда женщины в Южной Корее сталкиваются с трагедией, возвращаются ли к ним их собственные имена?
Смерть единственного ребенка в какой-то мере ставит материнство на паузу, но мне хочется думать, что я безвременно связана со своей усопшей дочкой крепкими узами, невзирая на оторванность друг от друга неразличимой взору мембраной и неподдающимися пониманию ограниченным человеческим сознанием законами мироздания, которые, как я надеюсь, щадящие и не разлучающие с любимыми навеки.