Ты маньячка, я маньяк или А пес его знает
Шрифт:
Кириллов рассмеялся:
— Это меняет дело.
— Мы счастливы, — сочла не лишним добавить она.
Он язвительно согласился:
— Разумеется, таким счастьем счастливы все разумные люди.
— Вы о чем?
— Отсутствие необходимого заставляет человека закрывать глаза на действительность. Именно так создается иллюзия счастья. Но рано или поздно глаза раскрываются — так проходит любовь.
— Вы философ?
— Надеюсь, что нет.
Евдокия ядовито заметила:
— Уже не в первый раз надеетесь. Вы что, себя совсем не знаете?
— А вы себя
— Сами придумали?
— Нет, Тагор. О таком, надеюсь, вы слышали?
— Не волнуйтесь, я не сделала вывода, которого вы от меня снисходительно ждете.
— Чего же, по-вашему, я от вас ждал?
— Вы решили, что я Тагора сочла вашим родственником, — ядовито ответила Евдокия и с гордостью сообщила: — Благодаря Бобу я знаю, что Тагор индийский поэт и писатель. Но вы снова не ответили на вопрос. Неужели вы совсем никогда не любили?
— Почему вас это волнует? — возмутился Кириллов. — Мое личное дело любить и не любить.
Евдокия обиделась:
— Никто вас его не лишает, вашего личного дела, но грубить-то зачем? Я всего лишь спросила.
Он смутился:
— Простите, я действительно был непозволительно груб. Это все потому, что я голоден. Голоден, но слишком спешу, чтобы обедать.
— Пожалуй, не обедать пора, а ужинать, — вздохнула она, с удивлением обнаруживая зверский аппетит и у себя. — А знаете что, — воскликнула Евдокия, — думаю, маленький перекусон не будет слишком большой задержкой. Если верить дорожному указателю через триста метров нас ждет кафе. Остановимся и, чтобы не тратить время, возьмем что-нибудь с собой и поедим прямо в пути.
Кириллов озабоченно посмотрел на нее и спросил:
— Вы тоже проголодались?
Евдокия сделала страшные глаза:
— Ужасно!
— Тогда остановимся, — нехотя согласился он и добавил: — Но не возьмем с собой, а пообедаем как положено. Потерю я потом нагоню.
Так и сделали. Втроем (Евдокия, Бродяга, Кириллов) вошли в кафе и заказали три порции: две — на стол, одну — под стол. Быстро съели и тронулись в путь. До этого Бродяга ехал на заднем сидении, но после обеда Евдокия усадила его к себе на колени.
— Пес плотно поел, боюсь сзади его укачает, — в ответ на недоуменный взгляд Кириллова, пояснила она и колко добавила: — Я очень его люблю, но вам бесполезно об этом рассказывать, вам этого не понять.
— Да с чего вы взяли, что я любить не могу? — рассердился Кириллов.
— Вы же сами сказали, — удивилась она.
— Как вы, женщины, обожаете делать монстров из нас, мужчин. Я всего лишь сказал, что любовь пустое занятие…
Евдокия, торжествуя, его прервала:
— Вот, и еще вы пытаетесь мне возражать! Любовь — пустое занятие! Да это основное занятие! А вы черствый! Вы не умеете и не можете даже любить, так на что еще вы способны?
Кириллова уязвило ее торжество.
— А вам не пришло в голову, что я так умею любить, что это даже опасно? — со скрытой угрозой спросил он.
Евдокия угрозу учуяла и, отпрянув, спросила:
— Опасно кому?
— Только мне, —
— Как это? — растерянно спросила она.
— Понимаете, я ощущаю любовь не так, как все люди.
— А как?
— Остро, физически и мучительно. Внизу живота появляется шар, раскаленный и очень тяжелый. Этот шар поднимается к сердцу, все выжигая, потом — к лицу. Я бледнею, на лоб ложится испарина, ноги слабеют, шумит в ушах, темные пятна кружат перед глазами, к горлу подкатывает тошнота… Меня начинает рвать, сильно, жестоко, просто нутро выворачивает. Сознание уплывает…
Кириллов не смог закончить — ему стало плохо. Остановив машину, он бросился к кустам и крайне мучительно оставил там весь свой обед. Когда он вернулся, Евдокия, потупившись, скромно заметила:
— По-моему, вы влюбились.
Он яростно промычал:
— М-мм, в ко-го?
— В меня, других кандидатур здесь, кажется, нету. Да-да, вы влюбились в меня — налицо все симптомы: тошнота и рвота. И бледность у вас разлилась по лицу. И шар внизу живота, я уверена, появился…
Евдокия радостно заключила:
— Несомненно, вы влюбились в меня!
— А по-моему, я отравился, — вытирая губы платком, промямлил Кириллов.
Он тронул с места автомобиль, но, немного проехав, вынужден был снова затормозить и наметом бежать в кусты. Когда он вернулся, Евдокию поразила чремерная бледность его лица и дрожания рук.
— Вам плохо? — спросила она.
— Да, как-то нехорошо, — согласился Кириллов. — И вам повезло, что вы отказались от мяса. Думаю, дело в нем.
— Надо срочно показать вас врачу, — пугаясь, воскликнула Евдокия.
— К врачу я и еду, — ответил Кириллов и с досадой пожаловался: — Как невовремя я заболел. В таком состоянии опасно вести машину, а я чрезвычайно спешу.
— Я тоже спешу, но речь идет о вашем здоровье. Вам бы полежать, у вас руки дрожат.
— Я и сам чувствую слабость, но нам надо ехать.
Он героически сделал очередную попытку тронуть с места автомобиль и… потерял сознание.
— Вот и приехали в Нузу, — заплакала Евдокия, чувствуя себя абсолютно беспомощной.
Глава 33
Евдокия была в отчаянии — вместо одной проблемы, образовалось целых две: острая необходимость сообщить мужу о предстоящей беде теперь конкурировала с потребностью оказать помощь полузнакомому человеку. Евдокия была уверена, что над жизнью Сергея нависла с угроза, поэтому она перестала плакать, перекатила мужчину на пассажирское сидение, а сама уселась за руль.
Добравшись до ближайшей дорожной гостиницы, Евдокия сдала Кириллова на попечение дежурного врача и попыталась «автостопом» уехать в Нузу, но безуспешно. Несколько часов она махала руками на трассе, но решительно всем было с ней не по пути. Вообще-то машины останавливались часто и очень охотно, но едва выяснялось, что в ближайших кустах гнездится Бродяга (уже откормленный, но все еще неприглядный), водители резко меняли маршрут.