Ты так любишь эти фильмы
Шрифт:
Та же мысль озаряет и нашего супруга.
— Как вы себе это представляете? — говорит он. — Какой клофелин, какие молотки? Мы здесь вдвоём с женой.
Развязный смотрит на Принцессу.
— Очень даже представляю. Чего ж не представить противоправные посягательства? А оказать правомерную защиту от противоправных посягательств может кто? Только сотрудник, вот кто!
— Костя! — догадывается Принцесса. — Они, наверное, под кайфом.
— Мы под кайфом? — Пень упирает глаза в её пеньюар и голые ноги, и восклицание,
— Ну-ка паспорт у этой жены спроси, — торопится развязный. Ох, доведёт он нас до белого колена.
— Да нет, — бурчит пень, — это не та. Потому что если та, то где вторая?
— А вот и поищем.
Развязный и пень синхронно улыбаются обыкновенным своим странным манером: глазки в одну сторону, зубки в другую.
— Я сейчас позвоню в прокуратуру, — говорит наш супруг холодно. — Или нет, лучше Кузнецову из районной администрации. А! Позвоню-ка я полковнику Щеглину. Только лёг, небось. Будет рад проснуться.
Полковник Щеглин — папа ненормальной девчонки, хозяйки Пекинпы, хозяин Пекинпы и этим двоим тоже хозяин. И суровый, погляжу, хозяин. Оба так и цепенеют.
— А откуда вы его знаете?
— А оттуда, что он живёт в соседнем подъезде. И его собака гуляет с нашей собакой.
Собачий аргумент милицию предсказуемо уничтожает.
— Вот вы как, — с укором говорит развязный. — Для вас же, граждане. Всё для вас. А если молотком — куда тогда побежите?
— Куда-нибудь, — говорит наш супруг. — Всего хорошего.
— Как же это мы уйдём? — недоверчиво озирается пень.
— В связи с отсутствием лица, которому можно предъявить обвинения, — любезно отвечают ему.
Пень концентрируется и смотрит очень внимательно. Почему-то милиция совсем не любит, когда с нею разговаривают её же официальным языком. Наверное, это сакральный язык. Если на него посягают посторонние, магическая сила пропадает.
И вот, надёжно заперев двери, мы прошествовали на кухню, и Принцесса поставила чайник.
— Пять часов утра! — говорит она потрясённо, глядя на кухонные часы. — Постмодернизм самого дурного пошиба.
— А ты поняла, зачем они приходили?
— Проституток каких-то искали.
— И тебя это не удивляет?
— Ты на что намекаешь?
Трудно понять, задавался наш супруг целью нас обидеть или честно искал ответ на вопрос, что привело в нашу квартиру ментов. Теперь уже бессмысленно это понимать.
— Я не намекаю, милая. Я хочу знать, почему они ломились именно к нам.
— Костя, ты что? Им же всё равно, к кому ломиться. Сюда, к соседям… Показалось с пьяных глаз, он и ломится. Или мы шпионы, специально к нам этих крохоборов засылать?
Наш супруг повёл под халатом плечами и признал, что мы нет, не шпионы. Что
— Проститутки, возможно, действительно вбежали в подъезд, — рассуждает Принцесса. — Ограбили силы правопорядка, или отрабатывать отказались, или вообще не были проститутками, а просто спасались, как могли. В любом случае, вряд ли их ищут, чтобы снять какие-то особо важные показания. Кстати! Если бы искали из-за показаний, менты бы твоих угроз не испугались. Чего им пугаться при исполнении?
— Бандитской пули.
— Ты их Щеглиным пугал, а не бандитской пулей.
— Это детали.
Я маюсь от стола к миске. Намекаю, как могу, что, если семья — пусть и в неурочное время — пьёт чай, ещё один член должен получить собачий аналог. Бутербродик, скажем. Полкотлетки, если есть. Это у вас крекеры? Крекер тоже можно.
Принцесса обратила наконец внимание.
— Иди к папе, — говорит она ласково.
Я чуть не рухнул. В последний раз такие нежности наблюдались в прошлый Новый год, после четвёртой бутылки шампанского.
К папе так к папе. Наш супруг не был обрадован таким поворотом. Хмуро глянул, как я пристраиваюсь подле его тапочек, и уткнулся в чашку. Не то что он меня не выносит или исподтишка делает пакости, как мамин гад, но моё место в его вселенной, похоже, просто отсутствует. Крекер, однако, дал.
— А может, они наудачу ходят, — продолжает Принцесса. — У нас на кафедре был один аспирант, он всегда носил с собой презервативы. И не потому, что был какой-то ходок, напротив. По-моему, ему этими презервативами вообще ни разу не довелось воспользоваться. Он их брал ради предвкушения. Знаешь, такое сладостное чувство — даже не чувство, а вера, как вот белой ночью — будто за ближайшим углом тебя ждёт счастье. Что угодно может произойти, только поверни.
— Да, милая, — говорит наш супруг. — Хорошие ты приводишь примеры. И что с ним дальше было? Под машину попал?
— Нет, уехал в Америку. — Она смеётся. — Ты знаешь, что в любом фольклоре «уйти на запад» означает «умереть»?
— Вслед за солнцем?
— Ну да, наверное. Всё ещё сердишься?
— Да… думаю, что да. Это слово уместно.
Я зеваю и думаю, что сердиться на родную милицию — бесполезная трата сил. Как говорится, хоть кол чеши. Дождь не переплюёшь.
Когда, сломав распорядок, перебивают хребет дню, в уме и во времени всё смешивается. Едва-едва прилегли соснуть, и вот уже — погляди — сидим на толстом ковре, который появился в Лёхиной библиотеке, и мирно разбираем книги. Это тот же самый день или следующий, как рассудить? Я рассудил, что если есть ковёр, то можно и прилечь. За окошком стучит, воет, смеркается, а я только покрепче в клубок сворачиваюсь. Лёха на меня поглядел и тоже прилёг. Голову рукою подпёр.
— Третье издание, — говорит он, разглядывая титульный лист словаря. — Почему не первое?