Ты, я и другие
Шрифт:
Я изумленно смотрю на нее.
– И конечно, родители после смерти твоего брата изменились.
Она не спрашивает, утверждает. Я молча киваю. Я не готова сейчас говорить о своих родителях и о том, как их брак почти распался после смерти Саймона. Я не понимала этого тогда, не очень понимаю сейчас. И потом, я ведь здесь, чтобы обсуждать распад своего собственного брака.
Каролина чувствует, что почти утратила со мной контакт.
– Притормозим с этой темой, если хочешь?
– Хочу. Но оставлять разговор в подвешенном состоянии
Ох, черт, у Каролины в руках снова появилась ручка. Возникла будто из ниоткуда. И она уже снова что-то черкает.
– Это сильное заявление. Всем и ничем… Ты можешь объяснить подробнее?
– Я была тихой, спокойной, задумчивой – их единственный выживший ребенок. Однако я была совсем другой, не такой, как он, понимаешь? Моя непохожесть постоянно напоминала им о потере. Саймон наполнял дом смехом и радостью, а потом все это закончилось. Вообще все.
– Ты испытывала чувство вины?
Я вздыхаю:
– Думаю, даже в детстве я понимала, что это бессмысленно, поэтому нет. «Вина» – неточное слово. Но я действительно ощущала, что все мы осиротели, и они, и я. Я потеряла брата и знала, что эта пустота никогда не заполнится.
– Вы… – Каролина постукивает по столу колпачком ручки. – Вы осиротели.
Минуту тянется молчание.
– Ты видишь параллель между своим браком и браком родителей?
– Если не считать того, что оба брака в какой-то момент пошли вразнос, – нет.
– Кто из них мысленно поставил крест на супружестве, если можно так выразиться? После смерти Саймона – мать или отец?
А и правда? Иногда эта женщина ухитряется выводить меня из равновесия своими вопросами. Я не отвечаю; по крайней мере, не отвечаю вслух. Хотя теперь ход ее мыслей мне понятен. Да, подонком оказался отец. Да, подонком оказался Адам.
Я наклоняюсь вперед:
– Так ли уж это важно, Каролина?
Она пожимает плечами:
– Возможно, и нет. А возможно, стоит разобраться.
– Давай притормозим с этой темой. – Я использую ее собственное выражение. – До поры до времени.
– Конечно, – кивает она.
И смотрит на меня в упор. Ты просто прячешь голову в песок, говорит ее взгляд.
На прощание Каролина заверяет меня, что от большей части приобретенных привычек можно отучиться, от дурных в том числе.
Шесть часов вечера; я выпила пол-литра минералки, почистила зубы, забросила в рот жвачку – все это в попытках убедить себя, что вовсе не хочу картофельных чипсов. Зачем они мне? Только лишние калории. Смотрю в настенное зеркало над тумбочкой в прихожей – вот же они, выпирают. Медленно наклоняю голову вправо, потом влево, снимая напряжение мышц.
– Любуешься, дрянь? Нравится? – спрашиваю я свою внутреннюю диверсантку.
– Есть чему нравиться? – раздается у меня в голове.
– Ты мерзкая. Ты ведь сама это знаешь?
– Ты хочешь чипсов.
Звонит телефон. Я хватаю трубку. Это мама. Она только на минуточку; только убедиться, что у меня все в порядке и планы на завтра остаются в силе.
У меня не все в порядке. И насчет завтрашних планов… Каролина будто содрала с меня слой кожи, и я особенно болезненно ощущаю материнские заходы. Но как бы я ни хотела отменить встречу, подтверждаю: все в силе.
Как и ожидалось, встреча вышла непростой. Я предложила увидеться на нейтральной территории. Лучше держать маму подальше от дома. Стоит ей оказаться внутри, и она будет вынюхивать следы Адама. Или их отсутствие. Как ищейка. Лучше уж пересечься в Хай-Уиком, вместе пообедать и побаловать себя шопингом в универмаге Джона Льюиса.
Как ни странно, матушка в основном говорит о себе. Курсы маникюра, которые она недавно окончила в образовательном центре для взрослых; подруга Триш, которая мухлюет при игре в карты; жена викария, которая встречается с торговцем алкоголем… Я слушаю, улыбаюсь и хихикаю в нужных местах.
Я трепетно люблю свою матушку. У Сибил Мойр снежно-белые волосы, в отличие от большинства, она отказывается их красить. Волосы уложены в локоны, оставляя лоб открытым. Несколько морщинок показывают, что ей за шестьдесят, но серые глаза по-прежнему ярко сияют. Если глаза могут освещать лицо улыбкой, то это про мамины: лучистые, в бахроме густых серебряных ресниц. И как уж там при этом изогнуты губы, совсем не важно.
На ней джинсы, кофта с воротом поло и жакет «Барбур». Как всегда. Сегодня кофта бутылочно-зеленого цвета. Черные джинсы, невысокие черные кожаные ботинки в стиле челси – мама не носит каблуки – и черный жакет с подкладкой – он сейчас висит на спинке стула.
Хотя телефонное вранье зашло слишком далеко, я продолжаю в том же духе. А потом, опустив глаза к чашке кофе, мама спрашивает, как дела у Адама. Как у него на самом деле дела. Поднимает взгляд и смотрит прямо на меня.
Я собираюсь с духом. Вспоминаю самую маленькую из матрешек Каролины, самую глубокую внутреннюю суть, смотрю матушке прямо в глаза – и говорю, что у Адама все отлично. Правда. Правда, отлично. И это даже не ложь. По всему судя, так и есть. Он упоенно занимается сексом с женщиной намного моложе меня. О чем еще может мечтать мужчина?
– А ты? – спрашивает она. – Полагаю, у тебя все тоже отлично?
– Да, конечно. И у Мег, она…
– Да, я знаю. Мег на мои звонки отвечает.
Я перевожу дух.
– Ну, раз у всех все отлично… – Она легко хлопает ладонью по краю стола. – Пойдем посмотрим, что может предложить нам Джон Льюис.
Несколько часов мы занимаемся шопингом, и довольная матушка отбывает к себе в Котсуолд-Хиллс. Я машу ей вслед, забираюсь в автомобиль и прикусываю щеку. Мне удалось увернуться только от первой подачи. Она как Арни, моя матушка. Она вернется.