Тыл-фронт
Шрифт:
Их было двое: он и майор Танака — победитель и побежденный, в равной степени ненавидящие этих демонстрантов.
— Япония начинает понимать, господин Свенсон, что генерал Макартур большой друг ей, — с готовностью подтвердил Танака. — Судьба империи беспокоит его не меньше, чем божественного императора.
— Да-да, но ваше правительство слишком поздно это поняло и заставило нас пойти на крайние меры, — отозвался Свенсон, выпуская облако дыма. — На этих днях майор Танака, Тодзио и компания будут арестованы как военные преступники. Против Потсдамской декларации оказался бессилен даже Макартур. Он смог только задержать
— Господин полковник, вам известно, кто из дзайбацу включен в список преступников? — вкрадчиво спросил Танака.
— Вас беспокоит судьба отца?
— Да.
— Из дзайбацу никто не включен в этот список. Завтра, майор, я вылетаю в Китай…
— Это связано с выводом советских войск из Маньчжурии? — прямо спросил Танака.
— Да! После их ухода войска Чан Кай-ши должны занять все крупные города. С Мао Цзе-дуном у нас будет короткий разговор. Мы потребуем сократить коммунистические войска с полмиллиона до ста тысяч, оставить Чаньчунь…
— Если он не согласится? — быстро спросил Танака.
— Это будет, майор Танака, ультиматум! Вам я поручаю предупредить генерала Тодзио и Умедзу, что их арестуют на этих днях. За оставшееся время они должны уничтожить все свои архивы. Генералу Тодзио доложите, что его будет защищать доктор юридических наук Киосе Ичиро. Он уже утвержден генералом Макартуром. Умедзу будет защищать генерал Икеда. Он об этом уже предупрежден. Этому адвокату не нужно будет рыться в документах, так как он сам их составлял.
* * *
К генералу Умедзу майор Танака отправился на следующий день. Встретивший его слуга провел майора в зал и предложил американские сигареты. Скрывшись в смежной комнате, сейчас же возвратился и передал просьбу генерала подождать. Танака уселся в кресло неподалеку от дверей, из-за которых доносились голоса.
— Нет, принц, нет! — сейчас же узнал он голос генерала Умедзу. — Политика Америки меняется к лучшему: из нашего врага она постепенно становится нашим союзником. Об этом говорят действия и приказы Макартура. В то же время с Россией ее отношения обостряются…
— Что это может изменить? — послышался меланхоличный голос принца Такеда.
— Я адвокат, принц! — объявил третий собеседник, в котором майор узнал генерала Икеда. — Могу заверить, что юридические прогнозы очень благоприятны. Пройдет немного времени, и Япония снова займет свое место в мире, а США будут нашим союзником. Притом мы не будем упрашивать Пентагон, он сам будет стремиться к этому. Затем мы восстановим свою армию…
— Но червь демократии подтачивает основы империи! — воскликнул Такеда.
— Для демократии Макартур освободил тюрьму Сугамо, — игриво отозвался Икеда. — Но к старому, конечно, возврата нет, хотя император по-прежнему является символом государства и единства японского народа. Запрещение Макартуром забастовок, коллективных договоров с правительством, привлечение к власти лидеров политики императора. Будущее, принц зависит от Японии: по какому пути и с кем она пойдет.
— И все же пока существует Россия… — снова послышался голос Такеда.
— С Россией мы не связаны никакими формальностями! — резко прервал его Умедзу. —
Заслышав у дверей шаги, майор Танака быстро встал. В зал выглянул Умедзу. Он был в модной европейской пижаме, на ногах мягкие комнатные туфли. Но даже это облачение не скрывало его военной выправки. Умедзу держался слишком прямо, по-строевому.
— Прошу! — пригласил он майора, окинув его быстрым взглядом. — Вы от полковника Свенсона?
— Так точно! — сделал Танака низкий поклон, так как был в штатском платье.
Умедзу выслушал майора совершенно спокойно. На его лице блуждала презрительная улыбка.
— Передайте полковнику мою признательность! — слегка кивнул он головой. — Но предупреждение излишне, по-моему? — переглянулся он с генералом. Икеда.
— Его величество выражал свое глубокое соболезнование, — вмешался в разговор Танака. — Но он не имеет возможности…
— Тронут вниманием его величества и… готов снова служить ему! — прервал принца генерал Умедзу, беря со стола папироску.
7
Еще вчера сплошь забитый шугой Амур недовольно ершился, сонно урчал, ворочался, словно вытаптывая ложе для зимней спячки. А сегодня затих! Улегся ледяными торосами. Казалось, даже воздух над ним стал неподвижен и молчалив. Рощин стоял на берегу и любовался причудливо застывшей ширью реки. Любил он Амур. Храня в себе исконную вольность и исполинскую силу, он то стремителен и своенравен, как былинный богатырь, то раздолен и плавен, как русская песня, то могуче-медлителен, как сказочный витязь. И нет в нем зла! В бурный весенний паводок не дробит он в ярости свои ледяные оковы, а глубоко вздохнет, могуче расправит грудь и, забавляючись, свалит их в океан. В летнюю пору раздастся вширь, взбугрится, взбурлит в своем неутомимом движении. Серебристый в вёдро, серый в хмурь, свинцовый в бурю, он словно бы радуется, печалится и негодует вместе с заселившими его берега непокорными людьми.
«Недельки две войскам придется ожидать, пока угомонится совсем, — думал Рощин, с мальчишеским озорством ощупывая ногой молодой шероховатый лед и медленно продвигаясь вперед. Лед потрескивал, прогибался. — На это время можно было в Харбин махнуть, если бы ходил какой транспорт… Интересно, как Варенька встретила мое мудро-любовное послание?.. Врагу под пыткой скажешь: „Ненавижу“, сказать люблю, не хватает пороху!.. Долго еще мне здесь околачиваться? Субъективные обстоятельства!»
Утром комендант передал Рощину распоряжение штаба армии оставаться в Сахаляне до особого распоряжения. Оно озадачило Рощина по двум причинам: во-первых, было подписано адъютантом командарма, во-вторых, оно гласило: «До выяснения субъективных обстоятельств оставаться в Сахаляне». Майор несколько раз перечитал эту головоломку, но так ничего и не понял. Чертыхнувшись, и, отдав должное Юрочке, Рощин вторые сутки попросту бездельничал: просиживал часами в кабинете коменданта, выслушивал претензии и жалобы военнослужащих и местного населения, играл с офицерами «замороженных» частей (которые не успели переправиться до ледостава через Амур) в карты, бесцельно блуждал по городу и даже «разоблачил» на базаре китайца-фокусника, назвав его манипуляции грубой работой.