Тыл-фронт
Шрифт:
Разведчики прорывали узкие, глубокие щели для телефонного кабеля. И хотя мерзлая земля поддавалась нехотя, ежедневную норму батарейцы выполняли к обеду.
Когда Ошурин крикнул «перекур», Новожилов отыскал глазами Калмыкова и направился к нему. «Знает или нет про статью старшего политрука?»
Вдоль вырытой Калмыковым траншеи метровыми шагами ходил Федорчук и колом промерял ее глубину.
— Ревизию проводишь? — засмеялся Новожилов.
— Не верит. Имеет полное право, — безобидно ответил Калмыков.
— Понимаешь, — обратился Федорчук
— Больно, Денисыч, — засмеялся Калмыков не столько от шутки Федорчука, сколько оттого, что чувствовал себя равным с этими двумя бойцами.
— Давайте закурымо, — предложил Федорчук, доставая кисет.
— Идемте к костру, там уже ждут, — забеспокоился Новожилов, оглядываясь на собравшихся у костра батарейцев.
— Идемте, — согласился Федорчук. — Дывысь, Давыдова с Петром Варовым всю Комсомольску гвардию собрала. И старший лейтенант там.
— Давайте-ка, Петр Семенович, читайте, — раздалось несколько голосов, когда они подошли к остальным.
— Сегодня центральных нет. Только дивизионная, — ответил Новожилов, доставая газету.
— А ну-ну, читай!
Калмыков, свернув цигарку, искал глазами, у кого бы прикурить.
— Шо ты такий жадный на курево? — недовольно прошептал Федорчук, заметив взгляды Калмыкова. — На, прикуривай!
— «За эти месяцы в наших частях выросли тысячи бесстрашных, отлично владеющих оружием бойцов, — читал Новожилов. — В подразделении, которым командует товарищ Рощин, заслуженно славятся воины-коммунисты Ошурин, Новожилов, Федорчук, комсомольцы Сергеева, Варов, Давыдова, бойцы Земцов, Иванова. Еще недавно отстававший шофер Калмыков, по собственному почину, вместе с другими шоферами оборудовал ко Дню Красной Армии газогенераторную автомашину для подразделения…»
Калмыков вскинул голову. Ему хотелось крикнуть: «Покажи, как там написано!» — и он судорожно затянулся дымом.
— «Но есть среди нас отдельные бойцы, — продолжал читать Новожилов, — которые забывают о своем долге перед Родиной. Красноармейцы Огурцова, Кривоступенко не поняли, что честью каждого бойца должно быть право заявить: мой участок, моя техника, мое оружие в полной боевой готовности. Боец-дальневосточник! Пусть твоя рука крепко сожмет оружие! Жгучая ненависть к врагам должна сделать тебя стойким защитником Отчизны!»
Новожилов молча оглядел бойцов и добавил:
— Написал старший политрук Бурлов.
— Про нас. Смотри ты!
— Правильно все. Хорошо!
— Конец перекура, товарищи, — объявил Ошурин. — По местам!
Калмыков, никого не ожидая, быстро направился к своей траншее. Новожилов догнал его и подал сложенную маленьким квадратом газету:
— Возьми, Никифорович. Такие случаи в жизни не часто бывают.
Калмыков молча взял газету и засунул в боковой карман шинели. «Неужели правда? Да, какое же я имел полное право
Захлестывала Калмыкова радость, а высказать ее никому не решался.
6
В маленькой комнате с зелеными портьерами на окнах стоял полумрак. Близоруко наклонясь к низенькому столику, Карцев раскладывал пасьянс. Долгополов, дымя папиросой, вперил взгляд в висевшую на стене карту. Чем бы он ни был занят, что бы ни делал, в подсознании всегда стояла эта большая карта, где линия из коричневых флажков с пауком свастики, извиваясь змеей, обогнула длинной полудугой Ленинград, захлестнула Новгород, вплотную приблизилась к Москве и, чуть не обвившись петлей вокруг Тулы, сползала на юг, к Таганрогу. Словно стремясь навстречу коричневым, желтые флажки с красными кружочками растянулись по маньчжурской границе.
— Что передавали? — не отрываясь от пасьянса, спросил старик.
— Берлин сообщает, что сильные морозы несколько отодвинули сроки занятия Москвы, — вяло ответил Долгополов. — Сейчас в основном линия фронта выравнивается для сокращения протяженности позиций. А Москва передала, что ими полностью освобождены Московская, Тульская и часть Тверской[9] областей, что немцы несут большие потери.
Он умолк. Потом, вскочив с кресла, выкрикнул:
— Невероятно! Вранье! Большевистские бредни. Некому и нечем… — но в его голосе слышались сомнение и отчаяние.
— Да-с! — задумчиво вздохнул Карцев, отодвигая карты и останавливая взгляд на Долгополове. — Мы, князь, в Сибири в двадцатом году, казалось, всех коммунистов уничтожили. А потом едва успели ноги унести… Я реалист, на иллюзии не уповаю, — лицо его стало черствым. — Военный и экономический потенциал России велик, и вся суть в том, насколько сумеют коммунисты его использовать. Фюрер наступил им на хребет, необходимо теперь же рубить и конечности, а то может повториться прошлое. Для этого нужны здесь Рундштедты и Боки, а не чванливые Умедзу…
Появившийся в дверях старый слуга тихо прошамкал:
— Фон Петерсдорф.
Князь бросил взгляд на Карцева, тот утвердительно кивнул головой.
— Проси! — приказал Долгополов.
Петерсдорф вошел стремительно. Его рот скривила застывшая улыбка, маленькие острые глазки смотрели холодно.
— Фаше префосходительстфо, рад фидеть фас! — еще с порога сухо проговорил он. При желании помощник германского военного атташе мог говорить по-русски сносно, но на этот раз не считал нужным следить за произношением и безбожно коверкал русские слова. — Как пожифайт фи? У меня, господа, большой нофость. Наши фойска заняли еще один большефистки город.