Тыл-фронт
Шрифт:
— Мадама хочет послушать веселую музыку? Есть музыкант, о-о! — смешно округлил он губы.
«Мадама» рассмеялась и согласилась.
Любимов вошел и поклонился.
— Я к вашим услугам, мадам. Что прикажете сыграть?
— Что-нибудь, разлюбезный, рассейское, — снисходительно отозвалась. Варька, разглядывая гармониста. — Да позадеристей, — усмехнулась она.
— Для вас я могу играть так, как не играл никому после Лондона. — И Любимов играл. Да так, как, пожалуй, и в самом деле не играл никогда. Его гармония рвала сердце, заставляла хохотать и плакать захмелевшую Варьку.
— Чего сшибаешь
— Его папа, мадама, большой граф, — вмешался Тин Фу. — Японца оскорбил его, он ударил японца. Японца убивал его папа, сейчас он боится.
— Граф, говоришь? — встрепенулась Варька. — Они, черти, не разбираются, кого стрелять. Им что граф, что мужик… А чего же боишься? — обратилась она к Любимову.
— О-о, мадам, японцы мстительны, — ответил Любимов.
— Она не хотела, чтобы ее узнал, — вмешался Тин Фу. — Мадама Лаврунов тоже благородный род, — пояснил он Любимову.
— У меня они ничего не узнают, — презрительно хмыкнула Варька. — Я их вокруг пальца обведу… Не женат?
— О-о, нет, мадам! — опустил глаза Любимов.
— И-их! Как красная девица! — игриво рассмеялась Лаврунова.
На вокзал они ехали в пролетке. Кабатчица без стеснения прижималась к Любимову, наступала ему на ноги. Первые дни Любимов жил у нее и спал на полу. Варька по ночам учащенно вздыхала, нервозно ворочалась и тихонько окликала: «Эдгар, ты спишь?» Любимов притворялся спящим. К концу недели он отремонтировал пустовавшую на Чертовом пустыре китайскую фанзу. Варька выдала ему кое-что из старья и отрекомендовала новоселовцам дальним родственником.
Через несколько дней в кабаке появился Ли Фу и, низко кланяясь, спросил:
— Мадама не желает заказать модный костюм? Моя шьет шибко хорошо.
— А мужские? — спросил Любимов, осматривая свой изрядно поношенный пиджак.
— Шибко хорошо, господин! — улыбнулся Ли Фу. Варька расщедрилась и великодушно посоветовала: — Закажи себе! Потом разочтешься.
Ли Фу договорился с Любимовым о последующих встречах.
* * *
Все воскресенье в кабаке стояла обычная праздничная сутолока. Многоголосый говор подвыпивших и просто пьяных новоселовцев сливался в громкий гул.
— Я им, в печенки-селезенки, еще припомню осьмнадцатый год, — угрожающе ревел крепкий угловатый калмыковец, вертя грязным кулаком перед носом долговязого парня.
— Они землю к весне готовят, а не войну, — тихо шептались за соседним столом слева. — Русский первым никого не тронет…
— Конину жрут. На границе карательные отряды стоят, чтобы армия не разбегалась… — ударяя себя в грудь, клялся пьяный рейдовик.
— Японцы дрейфят. Крепкие войска супротив стоят. Мериканца легче воевать, — слышалось слева.
Любимов сидел у окна. Медленно скользя пальцами по клавишам, он склонил голову к гармонике. Казался он усталым и изрядно захмелевшим. Из-за стойки к нему подошла Варька.
— Устал? — участливо спросила она.
— Охмелел, — отозвался. Любимов. — Отпусти домой?
Может, ко мне придешь? — игриво спросила кабатчица и, засмеявшись, ушла за стойку.
Вдруг глаза Любимова ожили:
Выйдя из кабака, он заботливо прикрыл гармонику, полой старенького полушубка. «Соображай, как передать», — думал он, шагая на Чертов пустырь к своей землянке.
Приход Ли Фу оказался, как никогда, кстати. Не зажигая света, Любимов и Ли Фу долго прислушивались.
— Можно начинать, — сказал Ли Фу. — Рядом сейчас японские радисты работают, так что не засекут…
Постояв еще немного, Любимов нырнул под топчан, отодвинул устилавшее пол сено, поднял широкую доску и начал устанавливать радиостанцию. Через несколько минут, нерешительно моргнув, вспыхнул слабый огонек. Простучав несколько раз ключом передатчика, Любимов затаил дыхание. В наушниках четко пискнуло два раза. «Все в порядке!»
3
Рощин вышел из блиндажа.
— Кто идет? — негромко окликнул он, уловив чьи-то шаги.
— Ошурин! — донеслось в ответ.
— Оружие проверили?
— Проверил, — товарищ старший лейтенант. Все в порядке.
— Пошли! — бросил Рощин. По дороге он скупо пояснил:
— Задачи не знают. Комбат приказал в два двадцать быть на Каменушке, там узнаем.
— Стой! Пропуск!
Рощин резко остановился и, разглядывая темноту, не торопясь, ответил:
— Винт!
— Вологда! — донеслось ответно.
Из кустарника вышли трое. Рука Рощина поползла к карману полушубка.
— Кто старший? — шепотом спросил низкорослый, плотный, очевидно, командир, приближаясь к Рощину. — Начальник погранзаставы старший лейтенант Козырев, — получив ответ, представился спрашивавший, всматриваясь в лицо Рощина.
— Я вас сразу узнал, товарищ старший лейтенант, — подал голос Ошурин.
— А-а, товарищ Ошурин! Я думал, на этот раз командир батареи сплоховал: нарядил всех незнакомых. Кто еще с вами?
— Новожилов, Земцов, Федорчук.
— И батько Федорчук здесь? — окликнул Козырев.
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант? Прыдыбав тоже, — прогудел польщенный Федорчук.
— Значит, есть еще порох в пороховнице?
— Водыться, сухенький.
— Порядок, — заключил Козырев и, обратившись к Рощину, пояснил: — Должны пожаловать нарушители. Знаю, что границу будут переходить в районе Каменушки. В каком месте — неизвестно. Здесь почти пятикилометровый фронт, поэтому решил выставить секреты. Ваш участок — дорога у подножия Каменушки, сама высота и Козий распадок. Пойдут трое. Один высокий — со шрамом, двое других — моего роста. Одеты все в красноармейскую форму, оружие сверху только у двоих, ну а в карманах, конечно, полный арсенал. Бандиты матерые, так что брать нужно наверняка. Учтите — малейший промах — и поминай, как звали, если сам останешься жив. Стрелять только в крайнем случае. Господин Танака будет слушать. Если поднять стрельбу, узнает о провале и может пуститься на хитрость: воспользуется суматохой и бросит вторую группу в другом направлении. Ясно?