Тысяча душ
Шрифт:
– Молодец вице-губернатор!
– крикнул он.
– Надобно выпить за его здоровье. Эй ты, болван! Дай шампанского!
– обратился он к лакею.
Вино было подано. В это время проходил мимо молодой чиновник, протеже Калиновича.
– Послушайте, батюшка, - обратился к нему магистр, - сейчас мы будем пить за здоровье вашего вице-губернатора. Нельзя ли его попросить сюда? Он в карты там играет. Можно ведь, я думаю? Он парень хороший.
– Очень можно, - отвечал тот.
– Подите попросите!
– Хорошо, - отвечал молодой человек и через несколько минут возвратился с Калиновичем.
– Позвольте нам выпить за ваше здоровье!
–
– За то, что вы отлично продергиваете эту губернаторскую челядь, и, пожалуйста, хорошенько!
– А моя просьба, Яков Васильич, - подхватил Козленев, - нельзя ли как-нибудь, чтоб дядю разжаловали из генералов и чтоб тетушку никто не смел больше называть "ваше превосходительство"? Она не перенесет этого, и на наших глазах будет таять, как воск.
– Да здравствует разум и правда!
– сказал магистр, пожимая своей жирной рукой руку Калиновича.
– Очень вам благодарен, господа; тем более мне приятно ваше внимание, что это мнение честнейших и благороднейших людей, - отвечал тот, чокаясь со всеми.
– Еще шампанского!
– крикнул было Козленев, но вице-губернатор, не желая, может быть, чтоб одушевление дошло еще до большей фамильярности, поспешил уйти, отзываясь тем, что его ожидают партнеры.
VI
Покуда происходили все предыдущие события, в губернии подготовлялось решение довольно серьезного вопроса, состоявшего в том, что на днях должны были произойти торги на устройство сорокаверстной гати, на которую по первой смете было ассигновано двести тысяч рублей серебром. В прежние времена не было бы никакого сомнения, что дело это останется за купцом Михайлом Трофимовым Папушкиным, который до того был дружен с домом начальника губернии, что в некоторые дни губернаторша, не кончивши еще своего туалета, никого из дам не принимала, а Мишка Папушкин сидел у ней в это время в будуаре, потому что привез ей в подарок серебряный сервиз, - тот самый Мишка Трофимов, который еще лет десять назад был ничтожный дровяной торговец и которого мы видели в потертой чуйке, ехавшего в Москву с Калиновичем. Но зато, посмотрите, какая теперь стала из него пышная фигура! Посмотрите, каков только он едет по тамошней главной улице! Низко оселись под ним, на лежачих рессорах, покрытые лаком пролетки; блестит на солнце серебряная сбруя; блестят оплывшие бока жирнейшего в мире жеребца; блестят кафтан, кушак и шапка на кучере; блестит, наконец, он сам, Михайло Трофимов, своим тончайшего сукна сюртуком, сам, растолстевший пудов до пятнадцати весу и только, как тюлень, лениво поворачивающий свою морду во все стороны и слегка кивающий головой, когда ему, почти в пояс, кланялись шедшие по улице мастеровые и приказные. Вообще, говорят, из него вышел мужик скотоватый и по-прежнему только боявшийся чертей и разбойников на дороге, но больше никого. Навстречу ему ехал губернский архитектор и, поравнявшись, сделал ручкой. Подрядчик улыбнулся ему на это.
– Постойте-ка, Михайло Трофимыч, погодите!
– крикнул архитектор.
– Годим, коли надо!
– отозвался подрядчик.
– Постой ты, дура! прибавил он кучеру.
Тот остановился.
Архитектор соскочил с пролеток и подбежал петушком.
– Я все старое, - начал он, - берете за собой Манохинскую гать али нет?
Подрядчик нахмурился.
– Эх ты, братец ты мой! Словно вострым колом ударил ты меня этим словом!
– отозвался он и потом продолжал в раздумье: - Манохинская ваша гать,
– Да что плевое-то? Что? Капризный ты человек!.. Кажется, сметой уж не обижены, - говорил архитектор, глядя с умилением в глаза Михайлу Трофимову.
– Не о смете, любезный, тут разговор: я вон ее не видал, да и глядеть не стану... Тьфу мне на нее!
– Вот она мне что значит. Не сегодня тоже занимаемся этими делами; коли я обсчитан, так и ваш брат обсчитан. Это что говорить! Не о том теперь речь; а что сами мы, подрядчики, глупы стали, вон оно что!
– Да что глупы-то? Николашки Травина, что ли, боишься?
– Рылом еще Николашка Травин не вышел, чтоб стал я его бояться, и не токмо его, ни Григорья вашего Петрова, ни Полосухина, ни Семена Гребенки, никого я их не боюсь, тем, что знаю, что люди в порядке.
– Люди в порядке...
– подтвердил архитектор.
– В порядке, - повторил подрядчик, - и хоть бы нам теперича портить дела друг дружке не приходится. Коли он мне теперича эту оказию в настоящем виде сдаст, так я ему в двадцати местах дам хлеба нажить, а дело то, что баря в наше званье полезли. Князь тут нюхтит, коли слышал?
– Как не слышать!.. Просьбу уж подал; только так мы полагаем, что не за делом, брат, гонится - будь спокоен, а так, сорвать только ладит... свистун ведь человек!
– То-то вы умны, видно, да еще не больно!
– возразил с досадою подрядчик.
– И я, помекая по-вашему на то, ездил к нему и баял с ним.
– Ну, что ж?
– Ну, что? А то, что прямо было обозначил ему: "Полно, говорю, ваше сиятельство, барин ты умный, не порти, говорю, дела, возьми наперед отступного спокойным делом, да и баста! Я, говорю, тебе тысчонок пять уваженья сделаю". Так поди! Разве сговоришь?.. "Мне-ста, говорит, Михайло Трофимыч, я теперь в таких положениях, что не токмо пятью, а пятнадцатью тысячьми дыр моих не заткнуть, и я, говорит, в этом деле до последней полушки сносить буду, и начальник губернии, говорит, теперь тоже мой сродственник, он тоже того желает..."
– Про начальника губернии он врет начисто, одни только отводы делает: не такой тот человек!
– заступился архитектор.
– Понимаем это; что ты учишь, словно малого ребенка!
– возразил подрядчик с запальчивостью.
– Не сегодня тоже крестили, слава богу! Ездил я тоже и к начальнику губернии.
– А когда ездил, так и хорошо!
– подхватил было архитектор.
– Спасибо за это хорошее; отведал я его!
– продолжал Михайло Трофимыч.
– Таких репримандов насказал, что я ничего бы с него не взял и слушать-то его! Обидчик человек - больше ничего! Так я его и понимаю. Стал было тоже говорить с ним, словно с путным: "Так и так, говорю, ваше высокородие, собственно этими казенными подрядами я занимаюсь столько лет, и хотя бы начальство никогда никаких неудовольствий от меня не имело... когда и какие были?"
– Какие уж от тебя неудовольствия!
– подтвердил архитектор.
– Какие!
– повторил Михайло Трофимыч ожесточенным голосом.
– А он что на то говорит? "Я-ста знать, говорит, не хочу того; а откуда, говорит, вы миллионы ваши нажили - это я знаю!" - "Миллионы, говорю, ваше высокородие, хоша бы и были у меня, так они нажиты собственным моим трудом и попечением".
– "Все ваши труды, говорит, в том только и были, что вы казну обворовывали!" Эко слово брякнул! Я и повыше его от особ не слыхал того.