Тысяча душ
Шрифт:
В подобном обществе странно бы, казалось, и совершенно бесполезно начинать разговор о литературе, но Петр Михайлыч не утерпел и, прежде еще высмотрев на окне именно тот нумер газеты, в котором был расхвален Калинович, взял его, проговоря скороговоркой:
– Про здешнего одного господина тут пишут, - и прочел весь отзыв вслух.
При этой выходке его все потупились и молчали, как будто старик сказал какую-нибудь глупость или сделал неприличный поступок.
– Что уж, господа, ученое звание, про вас и говорить! Вам и книги в руки, - сказал Прохоров, делая кочергой на караул.
Петру Михайлычу это показалось обидно.
– Что ж, книги
– Что ж, плакать, что ли, нам над вашими книгами, - сострил Прохоров.
Все засмеялись.
Петр Михайлыч промолчал и поспешил уйти.
С месяц потом он ни с кем не заговаривал о Калиновиче и даже в сцене с князем, как мы видели, приступил к этому довольно осторожно. Но любезность того сразу, так сказать, искупила для старика все его неудачи по этому предмету и умилила его до глубины души. Услышав звон к поздней обедне, он пошел в собор поблагодарить бога, что уж и в провинции начинает распространяться образование, особенно в дворянском быту, где прежде были только кутилы, собачники, картежники, никогда не читавшие никаких книг. Князь между тем заехал к Калиновичу на минуту и, выехав от него, завернул к старой барышне-помещице, у которой, по ее просьбе и к успокоению ее, сделал строгое внушение двум ее краснощеким горничным, чтоб они служили госпоже хорошо и не делали, что прежде делали.
В доме генеральши между тем, по случаю приезда гостя, происходила суетня: ключница отвешивала сахар, лакеи заливали в лампы масло и приготовляли стеариновые свечи; худощавый метрдотель успел уже сбегать в ряды и захватить всю крупную рыбу, купил самого высшего сорта говядины и взял в погребке очень дорогого рейнвейна. Князь был большой гастроном и пил за столом только один рейнвейн высокой цены. Часу в первом генеральша перешла из спальни в гостиную и, обложившись подушками, села на свой любимый угловой диван. На подзеркальном столике лежала кипа книг и огромный тюрик с конфетами; первые князь привез из своей библиотеки для m-lle Полины, а конфеты предназначил для генеральши. Она была вообще до сладкого большая охотница, и, так как у князя был превосходный кондитер, так он очень часто присылал и привозил старухе фунта по четыре, по пяти самых отборных печений, доставляя ей тем большое удовольствие. М-lle Полина, решительно ожившая и вздохнувшая свободно от приезда князя, разливала кофе из серебряного кофейника в дорогие фарфоровые чашки, расставленные тоже на серебряном подносе. Князь очень удобно поместился на мягком кресле. Генеральша лениво, но ласково смотрела на него и потом начала взглядывать на разлитый по чашкам кофе.
– Полина, как хочешь, дай мне кофею, - проговорила она.
У старухи после болезни сделался ужасный аппетит.
– Мамаша...
– произнесла Полина полуукоризненным, полуумоляющим голосом.
Генеральша, пожав плечами, отвернулась от дочери. М-lle Полина покачала головой и вздохнула.
– Небольшую чашечку кофею ничего, право, ничего, - решил князь.
– И я тоже утверждаю; но что же мне делать, если все мне нельзя и все вредно, по мнению Полины, - произнесла старуха оскорбленным тоном. М-lle Полина грустно улыбнулась и налила чашку.
– Извольте, maman [57] , кушайте; я для вас же...
– проговорила она, подавая матери чашку.
Генеральша медленно, но с большим удовольствием начала глотать кофе и при этом съела два куска белого хлеба.
–
– Стакан воды, ma tante [58] , стакан воды непременно извольте выкушать! Этим правилом никогда не манкируйте, - сказал князь, погрозя пальцем.
– Я согласна, - отвечала генеральша таким тоном, как будто делала в этом случае весьма большое одолжение.
57
мамаша (франц.).
58
тетушка (франц.).
М-lle Полина позвонила; вошел лакей.
– Холодной?
– спросила она, обращаясь к князю.
– Самой холодной, - отвечал тот.
– Воды холодной маменьке, - сказала она человеку.
Тот ушел и возвратился с водой. М-lle Полина наперед сама ее попробовала, приложив руку к стакану.
– Кажется, холодна?
– обратилась она к князю.
Тот тоже приложил руку к стакану.
– Хороша, - сказал он и подал стакан генеральше.
Та медленно отпила половину.
– Будет, - проговорила она.
– Нет, ma tante, как угодно, весь, непременно весь, - возразил князь.
– Допейте, maman; иначе кофе вам повредит!
– подтвердила Полина.
Генеральша нехотя допила.
– Ох, вы меня совсем залечите!
– сказала она и в то же время медленно обратила глаза к лежавшим на столе конфетам.
– За то, что я тебя, дружок, послушалась, дай мне одну конфету из твоего подарка, - произнесла она кротко.
– Можно ли до обеда, maman, - заметила Полина.
– Ничего, ничего, это самые невинные, - разрешил князь и поднес генеральше вместо одной три конфеты.
Та начала их с большим удовольствием зубрить, а потом постепенно склонила голову и задремала.
– Ребенок, совершенный ребенок!
– произнес князь шепотом.
М-lle Полина вздохнула.
– Совершенный ребенок!
– повторил он и, пересев на довольно отдаленный стул, закурил сигару.
Полина села около него. Князь некоторое время смотрел на нее с заметным участием.
– Однако как вы, кузина, похудели! Боже мой, боже мой!
– начал он тихо.
Полина грустно улыбнулась.
– Ты спроси, князь, - отвечала она полушепотом, - как я еще жива. Столько перенести, столько страдать, сколько я страдала это время, - я и не знаю!.. Пять лет прожить в этом городишке, где я человеческого лица не вижу; и теперь еще эта болезнь... ни дня, ни ночи нет покоя... вечные капризы... вечные жалобы... и, наконец, эта отвратительная скупость - ей-богу, невыносимо, так что приходят иногда такие минуты, что я готова бог знает на что решиться.
Князь пожал плечами.
– Терпение и терпение. Всякое зло должно же когда-нибудь кончиться, а этому, кажется, недалек конец, - сказал он, указывая глазами на генеральшу.
– Терпение! Тебе хорошо говорить! Конечно, когда ты приезжаешь, я счастлива, но даже и наши отношения, как ты хочешь, они ужасны. Мне решительно надобно выйти замуж.
– А что же Москва?
– спросил князь.
– Ничего. Я знала, что все пустяками кончится. Ей просто жаль мне приданого. Сначала на первое письмо она отвечала ему очень хорошо, а потом, когда тот намекнул насчет состояния, - боже мой!
– вышла из себя, меня разбранила и написала ему какой только можешь ты себе вообразить дерзкий ответ.