Тысяча Имен
Шрифт:
— Не слишком подробно. Даже министерство не в состоянии знать все обо всех. Там сказано, что вы сирота, что были в академии одним из лучших учеников вашего класса и что сами подали рапорт о назначении в Хандар.
— Сирота. — Маркус поставил стакан на стол, повертел его, глядя, как радужный свет преломляется в янтарной жидкости. — Да, можно сказать и так.
Джен промолчала, явно чувствуя, что проникла в опасную зону. Маркус сделал глубокой вдох.
— Когда мне было семнадцать, — начал он, — примерно через год после того, как я отправился в академию учиться на лейтенанта, в нашем доме случился пожар. Лето выдалось засушливое, очевидно, где- то на лужайке занялась сухая трава. Никто и заметить не успел, как огонь перекинулся
Джен легонько, почти невесомо коснулась его руки:
— Господи. Сочувствую вам.
Маркус кивнул:
— Адрехт был со мной, когда пришло это известие. Я не выдержал, стал тайно выбираться из академии, часами болтался в барах для чужеземцев, слишком много пил, затевал драки. Я даже не подозревал, что Адрехт следит за мной, но однажды ночью он застиг меня в саду за домом, у одного из потайных лазов, которыми мы пользовались, чтобы обойти часовых. Он вручил мне пистолет и сказал… — Маркус слабо улыбнулся, погружаясь в воспоминания. — Он сказал, что, если уж я хочу убить себя, надо сделать это здесь и сейчас, потому что путь, который я избрал, слишком долгий и всем доставляет уйму хлопот. Я взбесился, кричал, что он ничего не понимает и понять не может, но Адрехт не отставал и называл меня трусом. Наконец я приставил пистолет к виску — просто чтобы показать ему, что я не трус. Уже не помню, хотел ли я впрямь нажать на спусковой крючок, или у меня тряслись руки. Зато до сих помню легкий щелчок, с которым опустился курок. Пистолет, конечно же, не был заряжен. Когда мое сердце вновь начало биться, я понял, что Адрехт прав. — Маркус поднял стакан и одним глотком осушил его. — Я вернулся к учебе, стал одним из первых учеников, получил серебряные нашивки. После моей лейтенантской стажировки Адрехт решил стать капитаном, и я последовал его примеру. Потом его отправили в Хандар, и я заявил, что отправлюсь с ним. Он пытался отговорить меня, но я сказал: «Чего ради мне здесь оставаться?» — Маркус с решительным стуком отставил стакан. — Вот и все.
Наступило долгое молчание. Затем Джен плеснула себе бренди и подняла стакан.
— За Адрехта! — произнесла она.
Винтер положила руки перед собой на столешницу и сделала глубокий вдох.
— Так. Нам нужно поговорить.
— Я знаю, — ответила Бобби едва слышно. Она сидела, сжавшись, втянув голову в плечи, неотрывно глядя на лампу, которая стояла посреди стола. — Я думаю… — Наступила долгая пауза. Потом Бобби подняла голову, и Винтер с изумлением увидела, что в глазах ее блестят слезы. — Я думаю, что схожу с ума! — на одном дыхании выпалила она.
Лицо у девушки было изможденное, осунувшееся, и мешки под глазами недвусмысленно говорили о бессонных ночах. Феор сидела рядом с ней, уложив сломанную руку на груду подушек.
Они находились в верхней комнате хандарайской таверны — единственной разновидности предпринимательства, которая с живучестью тараканов выдержала и владычество искупителей, и возвращение ворданаев. Обстановка в комнате была, как в большинстве таких заведений, самая заурядная — несколько тощих подушек да низкий дощатый стол, — но Винтер хотела не столько уюта, сколько возможности уединиться. Она задобрила деньгами служанку, чтобы та никого больше не проводила на крохотный второй этаж таверны.
Винтер позволила себе осторожно усмехнуться:
— Почему ты так говоришь?
— В бою со мной что–то произошло, — сказала Бобби.
— Тебя подстрелили — ты это имеешь в виду?
— Вначале я так и думал. Тогда в самом деле было
Бобби осеклась на полуслове, потому что в комнату вошла служанка, неся поднос с тремя глиняными кружками размером с полголовы каждая. Винтер, чтобы забрать свою порцию, пришлось пустить в ход обе руки. Хандарайское пиво было густое, темное и достаточно горькое, чтобы застать врасплох непосвященного. Винтер была не в восторге от этого напитка, но со временем притерпелась к нему. Бобби и Феор воззрились на содержимое своих кружек с таким видом, будто не знали, как с этим быть, и Винтер, чтобы подать им пример, сделала глоток. Никто ее примеру не последовал, и она мысленно вздохнула.
— Из того, что было после, я помню немного, — продолжала Бобби. — Одни обрывки. То и дело я просыпался и пытался понять, жив я или уже умер, потом открывал глаза, видел, как плывут надо мной клочья дыма, думал: «Нет, еще жив» — и снова закрывал глаза. В какой–то момент боль стала сильнее, настолько сильнее, что я решил — это и есть конец. Вот только потом я проснулся и обнаружил, что чувствую себя хорошо. Даже отлично. — Винтер, которая не спускала глаз с Бобби, заметила, как рука капрала невольно скользнула к тому месту на животе, где была рана. — И с тех пор мне все время что–то видится. Или слышится. Или… что–то еще. Трудно объяснить.
— Видится? — переспросила Винтер. Такого она не ожидала.
— Не то чтобы я именно вижу, — сказала Бобби. — Скорее чувствую. Как будто неподалеку что–то есть, и оно словно наседает на меня, но я не могу… не знаю. — Она уставилась в недра своей кружки. — Говорю же — я схожу с ума.
Винтер искоса глянула на Феор. Юная хандарайка пристально всматривалась в Бобби.
— Она говорит, что ей что–то видится, — перевела Винтер, и Феор кивнула:
— Она чует других, тех, кто обладает могуществом. Меня, например. И вполне вероятно, что в городе остался еще кто–то из детей Матери. Все, кого коснулась магия, способны чуять себе подобных — одни смутно, другие отчетливей, но… — Девушка вздохнула. — Как я тебе уже говорила, обв–скар–иот следовало бы соединить с той, которая с детских лет готова принять его дары. Что может обв–скар–иот сотворить с кем–то, настолько не готовым к соединению, — я не знаю.
Винтер снова повернулась к капралу, откашлялась и вдруг осознала, что не имеет ни малейшего понятия, с чего начать. Она заранее продумала этот разговор, но сейчас все старательно подготовленное в уединении комнаты напрочь улетучилось из головы. Винтер попыталась скрыть свою растерянность большим глотком пива, поперхнулась от горького привкуса и снова прочистила горло.
— Ладно, — наконец сказала она. — Дело в том, что…
И опять смолкла, оборвав себя на полуслове.
— В чем? — нетерпеливо спросила Бобби.
Винтер вздохнула:
— Ты не сходишь с ума. Хотя вполне можешь подумать, что с ума схожу .. Просто выслушай, ладно?
Капрал покорно кивнула. Винтер набрала в грудь воздуха.
— Тебя ранило при атаке на холм, — продолжала Винтер. — Это ты знаешь. После боя мы разыскали тебя, и стало ясно, что дело плохо…
— Вы обещали, — очень тихо сказала Бобби.
— Никаких мясников, — подтвердила Винтер. — Фолсом отнес тебя в мою палатку, и Графф сделал все, что мог.
— А он… — Бобби наморщила лоб, силясь придумать, как бы половчее спросить, обнаружил ли Графф ее тайну, и при этом самой ее не выдать. Винтер сжалилась над ней и кивнула.