Тысяча Имен
Шрифт:
— Безусловно, капитан. Не смею преграждать вам путь к постели.
— Адрехт! — позвал Маркус, постучав по стойке палатки. — Подъем!
Если солдатам четвертого батальона и показалось странным, что старший капитан ни свет ни заря ломится в палатку их командира, они ни единым словом не выразили удивления. Небо на востоке светлело, и на стоянке первого батальона уже наверняка все были на ногах, сворачивали палатки и укладывали их в повозки, готовясь к дневному переходу. Поскольку четвертый батальон занимал место в арьергарде колонны, он мог позволить себе не торопиться,
Палатка Адрехта представляла собой отнюдь не стандартное армейское изделие из выцветшего синего брезента, островерхое и настолько низкое, что Маркус, встав во весь рост, рисковал задеть головой брезентовый потолок. Эта палатка прежде всего была шелковой и гораздо более вместительной, с четырьмя стойками, в то время как у армейских палаток стоек было только две. Когда–то ее щедро украшали сборчатые занавески, пестрые шнуры и фонари с цветным стеклом, от которых по стенам палатки разбегались причудливые узоры, — за годы, проведенные в Эш–Катарионе, Адрехт в совершенстве отточил свой талант к приобретению предметов роскоши. Теперь всего этого не было и в помине, дорогие ткани либо упрятали в сундуки, либо бросили в спешке во время отступления к Форту Доблести. Но это к лучшему, ведь если бы пришлось каждый вечер возводить Адрехтов дворец во всем его великолепии, вряд ли удалось бы унести ноги от искупителей, пускай даже те и не особо старались их догнать. Маркус вновь постучал — с такой силой, что заныли костяшки пальцев.
— Адрехт!
— Маркус? — Голос Адрехта прозвучал глухо и невнятно, и причиной тому явно были не только шелковые тонкие стенки палатки. — Эт’ ты?
— Я вхожу! — объявил Маркус и проскользнул под полог.
Внутри просторной палатки не горело ни одной лампы, и слабый утренний свет не в силах был сколько–нибудь рассеять царившую здесь темноту. Маркус поморгал, дожидаясь, пока глаза привыкнут к сумраку, и тут заметил, что на одном из палаточных шестов висит незажженная лампа. Он пошарил в карманах, достал спичку, зажег лампу и снова повесил на шест. Лампа тут же закачалась, и на стенах палатки неистово заметались тени.
Адрехт застонал и поднял руку, пытаясь прикрыться от света.
— Боже милостивый! — простонал он, с трудом оторвав голову от шелковой подушки. — Что это ты творишь? Ночь на дворе, не время для глупых шуток!
— Не ночь, а утро, — поправил Маркус и, увидев, что у стены напротив висит еще одна лампа, зажег и ее.
— С каких пор ты сделался таким дотошным? — Адрехт ощупью пошарил вокруг себя, выудил карманные часы — массивные, из чистого золота — и со щелчком открыл крышку. — Видишь? Два часа ночи. Зачем будить меня в такую рань?
— Уже светает, — сказал Маркус.
— Правда? — Адрехт, моргая, уставился на него. — Ты уверен?
— Как правило, это видно невооруженным взглядом.
— Надо же, какое утешение! — Адрехт потряс золотые часы и со щелчком захлопнул крышку. — Часы остановились, а я думал, что просто пьян.
— Ты и был пьян.
Маркус сказал это наугад, но догадка возникла не на пустом месте. При свете ламп стало видно, что на ковре, выстилавшем пол палатки, валяется несколько пустых бутылок. В чемодане,
Больше в палатке не было ничего, даже койки. Адрехт при первой возможности избавился от неудобной мебели армейского образца, заменив ее купленными в Эш–Катарионе резными шедеврами. Во время бегства Маркус вынудил его бросить всю эту роскошь, чтобы не занимать позолоченными креслами место в повозках, необходимое для съестных припасов. После той ссоры они целую неделю почти не разговаривали друг с другом.
— Что, и правда светает? — снова спросил Адрехт, подняв помутневшие от крепнущего похмелья глаза.
— Правда, — отрезал Маркус. — Вставай.
С видимым усилием Адрехт кое–как сумел сесть, скрестив ноги. На брюках из тонкого белого льна виднелось лиловое пятно — след пролитой хозяином жидкости. Адрехт скорбно воззрился на это безобразие, затем поднял взгляд на Маркуса.
— Мне нужно выпить! — объявил он. — Ты хочешь выпить?
— Воды, — сказал Маркус. — У тебя тут есть вода?
— Вода?! — Адрехт одной рукой очертил левую сторону груди двойным кругом — старинный церковный знак, отгоняющий зло. — Не произноси этого слова вслух! Господь услышит тебя и покарает на месте. Вода! — Он фыркнул. — Прошлой ночью я не терял времени даром, но, помнится, в той лиловой бутылке еще оставалась пара глотков…
Упомянутая бутылка вывернулась из неловких пальцев Адрехта, и остатки ее содержимого выплеснулись на ковер. Адрехт пожал плечами и отшвырнул бутылку.
— Ну и ладно. Не последняя.
Маркус обнаружил графин с чуть теплой водой и подал его Адрехту. Несмотря на все возражения, тот пил жадно, даже не потрудившись поискать чашку. Последний глоток воды он погонял во рту, а потом с задумчивым видом проглотил.
— Не припомню, чтобы я пил оружейное масло, — пробормотал он, — а вкус во рту именно такой. Может, парни пошутили забавы ради, а?
— Адрехт… — Маркус огляделся, прикидывая, где бы сесть, но при виде загаженного ковра передумал. Вместо этого он опустился на корточки. — Адрехт, где ты был вчера?
— Вчера? — Адрехт медленно моргнул. — Вчера… вчера…
— Пил где–то?
— А, точно. Я предложил одному из квартирмейстеров угоститься выпивкой, а он пригласил меня на время перехода в свою повозку. Потрясающий парень, просто слов нет. Он… не помню, честно говоря, как его зовут, но он — сама доброта.
— И ты пробыл там весь день?
— Ну не то чтобы весь. Просто… знаешь, как оно бывает… — Он пожал плечами. — А в чем дело?
— Тебе следовало быть со своим батальоном.
— Зачем? Для моральной поддержки? Парни и так знают, что от них требуется. В конце концов, это обычный поход.
— Когда я объявил экстренное построение каре…
Адрехт фыркнул:
— Чего ради ты вдруг затеял такую дурь?
— Если бы на нас напали, могли бы перебить всех до единого.
— «Если бы на нас напали»! — передразнил Адрехт. — Брось, Маркус, уймись. Присядь и выпей со мной.