Тысяча осколков тебя
Шрифт:
"Что случится, если солдатам царя придется отступить, или еще хуже, они будут разбиты?" Только сейчас я понимаю, что Пол не просто пытался защитить нас от выстрелов, когда хотел, чтобы мы вернулись в Москву, он пытался сделать так, чтобы мы не голодали.
Но когда позднее полуденное солнце раскрашивает верхушки сосен золотым и оранжевым, мы видим лагерь на расстоянии и над головами развивается красно-белый Российский флаг. Флаг царя. Пол подгоняет лошадь и уже когда мы приближаемся к окраинам, один из солдат бежит к нам. Я узнаю его и встаю, размахивая руками.
—
— Маргарита! — он протягивает руки ко мне, и я прыгаю вниз к нему. Мы так крепко обнимаемся, что едва можем дышать. Но настроение Владимира быстро меняется. — Марков, вы должны были отвезти её в Москву, когда найдете её.
— Не отчитывай его. Я приказала Маркову поехать к тебе, и у него не было выбора, — я бросаю взгляд на Пола, но он уже стоит весь во внимании около саней, снова настоящий солдат. Поэтому я беру руки Владимира в свои. — Катя? Пётр?
— В безопасности в Москве, где и ты должна быть. Хотя я не могу винить в этом Маркова, да? Ты упрямая дурочка, — Владимир так звучно целует мой лоб, что это нейтрализует едкость комментария.
Всё ещё во внимании, Пол говорит:
— Восстание уже подавлено, наследный принц?
— Не совсем, но они уже бегут, — пальцы Владимира сжимаются вокруг моих. — Нашему отцу преданы все, кроме горстки полков и в тайне несколько из них уже подписали соглашение о том, что они оставят расположение Сергея и сложат оружие. Конечно, Отец не готов услышать это, но дадим ему еще день или два, чтобы остыть. Когда он узнает, что ты в добром здравии, я осмелюсь сказать, что он будет наполовину согласен.
Внезапно я осознаю — это напоминание о том, что жесткий и строгий Царь Александр V возможно, искренне верит, что я его дочь и будет по меньшей мере волноваться о моем благополучии. Но это не меняет того, что он не настоящий мой отец.
— Профессор Кейн в порядке?
— В целости и сохранности. И представлен к медали, после того как он спас Петра. Такая сила духа под обстрелом! Я бы никогда не поверил, что он не военный, — Владимир кивает Полу, отпуская его, это совершенно очевидная вещь для него, но этот жест кажется таким властным, таким надменным. На самом деле он только иллюстрирует то, какая пропасть лежит между домом Романовых и всеми остальными в России, пропасть между мной и Полом, которую мы никогда больше не сможем преодолеть.
Я смотрю через плечо Владимира на Пола. Его серые глаза встречаются с моими только на секунду, прежде чем он поворачивается к бедной усталой лошади.
— Пойдем со мной, — говорит Владимир. — Дадим тебе кофе, и добавим туда пару капель бренди. Ты сможешь рассказать мне всё о своем диком побеге.
"Не всё", — думаю я.
Царь рад, что я жива, или так он говорит. По большей части он в ярости потому что я здесь, а не в Москве, но он хотя бы направляет свой гнев против меня, а не Пола.
— Почему ты решила, что можешь приехать сюда? — сотрясает он воздух за обедом в своей палатке, суп подан в металлических чашах. — Женщина на фронте! Смехотворно!
— А как же медсестры? — протестую я и Царь смотрит на меня, как на безумную. Никто не возражает ему. Может быть, ему стоит
— Он вернулся в Санкт-Петербург чтобы командовать дополнительными силами, но скоро к нам присоединится, — говорит Владимир. — Завтра, по нашим ожиданиям.
— Теперь беспокоишься о передвижениях войск, да? — ворчит Царь Александр, но я это игнорирую.
Так, полковник Азаренко в дороге. Но какова вероятность того, что Жар-птица Пола с ним? Если его полк по пути вступит в сражение? Его могут убить, и это безусловно будет скорбным событием для его семьи и всё такое, но, должна признать, сейчас я сходила с ума от мысли о его смерти по большей части из-за того, что знание о местонахождении Жар-птицы умрет вместе с ним.
Когда все расходятся после ужина, вместо того, чтобы пойти в маленькую палатку, приготовленную для меня, я говорю Полу:
— Я хочу навестить профессора Кейн.
Он кивает:
— Очень хорошо, миледи.
Его спина прямая как штык, его выражение лица настолько пустое, что оно выдает его, любой, кто обратит на это внимание, заметит, что что-то между нами изменилось.
К счастью, вокруг нет других офицеров, чтобы заметить его поведение. Пол следует за мной на расстоянии нескольких шагов, пока мы направляемся к палатке, которая, по словам Владимира, принадлежит моему отцу. И несмотря на то, что я живу в этом измерении уже несколько недель, даже несмотря на то, что я называю его профессор Кейн, когда Пол открывает дверь палатки, и там сидит папа за походным столом, пишет при свете свечи, я бросаюсь вперед, чтобы обнять его. Папа смеется, сохраняя здравый смысл.
— Ваше Императорское Высочество. Мне сказали, что вы в безопасности. Слава Богу.
Я бормочу ему в плечо:
— Я так рада Вас видеть.
— И я рад видеть Вас, — он обнимает меня в ответ, всего на секунду. — Я слышал, что это героического лейтенанта Маркова надо благодарить за Ваше безопасное возвращение.
Я улыбаюсь Полу, который выглядит еще более напряженным.
— Да, так и есть. Вы уверены, что хорошо себя чувствуете? Разве Вы не должны быть в Москве?
— Его Императорское Величество желает, чтобы я докладывал о событиях моему королю, чтобы быть уверенным, что другие народы услышат правдивую версию о восстании, — папин лоб хмурится от беспокойства. — Но я бы хотел остаться с Петром. Он очень потрясен.
— А Катя? — спрашиваю я.
Папа улыбается.
— Катя была готова нацелить пушку на Великого Князя Сергея собственными руками. Её пришлось тащить с фронта. Какая жалость, что женщины не могут быть солдатами. У неё боевой дух, как у десятка обычных мужчин.
— Я могу в это поверить, — она победила солдата, который пытался меня убить, хотя у того был нож, а у неё только кулаки. Но опять же, никому не стоит недооценивать Катины кулаки.
— Вы скоро поедете к Петру, правда? Ему нужен кто-нибудь, — папа отводит волосы с моего лица назад, потом останавливается, понимая, что ему не нужно так себя вести по отношению к дочери царя.