Тысячеликая героиня: Женский архетип в мифологии и литературе
Шрифт:
Изобретательность Пенелопы перед лицом несчастий и ее находчивость в борьбе с агрессией напоминают нам о том, что она тоже принимает активное участие в собственной судьбе. Она не просто терпеливая, послушная и непреклонно верная – в ней столько же лукавства и хитрости, как в ее «многоопытном» муже. Сосредоточив внимание на ее ткачестве в буквальном и в метафорическом смысле – и как на ее таланте рукодельницы, и как на способности плести интриги и хитрить, – мы осознаем, что ее так называемое путешествие во времени представляет ценность и в качестве отдельной, самостоятельной истории. Повествование с точки зрения Пенелопы оказывается не менее захватывающим и чарующим, чем оригинал, когда за него берется современная сказительница, готовая исследовать сердца и умы персонажей из давних времен и далеких мест, иронизируя и сохраняя некоторую дистанцию, но при этом сопереживая своим героям.
Скучающая, одинокая, то и дело плачущая Пенелопа сидит дома в окружении женихов, готовит погребальный саван для Лаэрта и отказывается выходить замуж, пока не завершит свою работу. Каждый день она трудится за станком, ткет «тонко-широкую ткань», а ночью распускает все то, что сделала за день {54} .
54
Гомер. Илиада. Одиссея / пер. В. Жуковский, Н. Гнедич. – М.: Иностранка, 2022.
Но есть ли в истории Пенелопы нечто большее, чем то, что выглядит абсолютно бессмысленным занятием? Ее ткачество кажется еще менее продуктивным, чем труд animal laborans, поскольку ночами она распускает все сотканное за день. Конечно, это стратегическое разрушение, но из-за него Пенелопа не создает ничего ценного для внешнего мира. Пенелопа у Этвуд полностью отказывается от любых притязаний на славу, заявляя о своем нежелании играть роль «назидательной легенды». «И во что я превратилась… – вопрошает она. – В розгу, чтобы учить других женщин! Отчего те не способны на такую преданность, такую надежность, такое самопожертвование, как я? Вот о чем запели все в один голос – все эти рапсоды и сказители. "Не надо мне подражать!" – пытаюсь я докричаться до вас…»
Обращаясь к читателю как к молчаливому судье, Пенелопа совершает действие, которое один из критиков описывает следующим образом: «рассказывать историю, чтобы назвать и покарать злодея» {55} . Однако хор служанок излагает совсем другую версию событий и обвиняет Пенелопу в ошибках, которые она старается опровергнуть, либо переложив ответственность на других, либо объяснив их тем, что «начинала отчаиваться» и что «времени у меня было в обрез». Рассказ Пенелопы служит напоминанием о том, что за абстрактным принципом справедливости таятся социальное неравенство и асимметричное распределение полномочий, а также личные разногласия и месть. Служанки – враги Пенелопы, но также и свидетельство того, что все рассказчики, как бы страстно они ни хотели поведать нам правду и докопаться до самой сути произошедшего, излагают события лишь с одной точки зрения и потому не могут представить нам полную картину и однозначно указать, кто несет моральную ответственность за содеянное. Или сама писательница избегает решения этой задачи и умудряется оказаться «на свете всех белее», потому что представляет нам историю с множества точек зрения? Тогда, быть может, Маргарет Этвуд – наша новая культурная героиня, которая раскрывает правду сильным мира сего?
55
K. F. Stein, "Talking Back to Bluebeard: Atwood's Fictional Storytellers," в Margaret Atwood's Textual Assassinations: Recent Poetry and Fiction, ed. S. R. Wilson (Columbus: Ohio State University Press, 2003), 158. См. также: Kiley Kapuscinski, "Ways of Sentencing: Female Violence and Narrative Justice in Margaret Atwood's The Penelopiad," http://projects.essex.ac.uk/ehrr/V4N2/kapuscinski.pdf.
Вместо универсальных героев, движимых конфликтом и состязанием и прославленных своими деяниями (Гильгамеш, Беовульф, Геракл), появилась новая героиня-писательница, известная своим интеллектом и литературными подвигами. Томас Карлейль еще в 1841 г. опубликовал лекции о героях, почитании героев и героическом в истории, в которых заявил о новом архетипе – «писателе», исключительной фигуре, которой подвластно «удивительное искусство письма или скорописи, называемое нами печатанием» {56} . Наследник пророков, поэтов и предсказателей былых времен, этот герой творит волшебство при помощи слов. В конце концов, «великие подвиги таких героев, как Ахиллес, Эней или Регул, были бы ничем, если бы не литературный труд Гомера, Вергилия или Горация» {57} . Именно эта форма героизма стала отличительной чертой ряда наших героинь из прошлого и нынешнего столетий.
56
Карлейль Т. Герои, почитание героев и героическое в истории / пер. В. Яковенко. – М.: Эксмо, 2008.
57
Laura Eastlake, Masculinity and Ancient Rome in the Victorian Cultural Imagination (Oxford University Press, 2019).
Сегодня мы можем смело говорить о тысяче и одном лице героини, и писательницы, возможно, занимают верхние строчки списка этих лиц. Для них зов к странствиям может принимать форму прозрения – осознания того, что старая история в том виде, в котором она была рассказана, более неверна и что новая идеологическая ориентация может ее трансформировать. Но какие конкретно стратегии используют писательницы, чтобы обнаруживать ту тысячу других героинь, к числу которых сами принадлежат? Многие писательницы наших дней, похоже, обращают свой взор в прошлое и воскрешают фигуры былых времен, чтобы продемонстрировать: они были социально маргинализированы, но отнюдь не так слабы и беззащитны, как может показаться на первый взгляд. Находя достоинство, ценность и значимость в жизнях тех, кто так или иначе был отодвинут на второй план, эти писательницы предлагают нам взглянуть на события под другим углом, с другой точки зрения, узнать другие версии историй {58} . Что было бы, если бы мы могли услышать голос Европы, Арахны, Гекубы, Психеи? Суть в том, чтобы «дефамилизировать», сделать незнакомой давно известную историю, широко циркулирующую в нашей культуре, подвергнуть содержание этой старой истории критическому осмыслению и сопоставить старую версию с новой. Кроме того, такие мотивы побуждают нас учиться верному отношению к историям, а также помогают осознать, что истина не глаголет устами какого-либо конкретного протагониста и что справедливость – это общественное благо, которого очень трудно добиться и которое требует, чтобы мы прислушивались к самым разным голосам и были готовы принять во внимание как индивидуальные показания, так и целый хор жалоб и стенаний.
58
Как отмечает Линда Хатчон (Linda Hutcheon), всегда существует риск того, что «дать привилегию периферии, не признав силу центра», будет невозможно. См. Splitting Images: Contemporary Canadian Ironies (Don Mills, Ontario: Oxford University Press Canada, 1991), 12.
Античный мир редко позволял женщинам высказывать то, что у них на уме, – ни в реальной жизни, ни в мифах, сказаниях или истории. Были, конечно, исключения, и Еврипид позволяет Гекубе, узнавшей, что она отдана в рабыни Одиссею, отозваться о герое самым нелестным образом: «Жребий меня лукавому / Отдал в неволю зловерному: / Права не знает он, бог не страшит его, / Змей подколодный он, гневом согласие / Царь Одиссей творит, сума переметная». Но тот же Еврипид в других строках возлагает вину за всю Троянскую войну на Елену: «О, сколько ты утратил, Илион, / И одного все это жертвы ложа!» {59} .
59
Вейль С. Илиада, или Поэма о силе // Новый мир. 1990. № 6 / пер. А. Суконик; Еврипид. Троянки / пер. И. Анненского. Еврипид. Трагедии. В 2 томах. Т. 1. "Литературные памятники". – М.: Наука, Ладомир, 1999.
Маргарет Этвуд поняла, что женщин Античности можно оживить и наделить голосом. Но еще до «Пенелопиады» Криста Вольф нашла родственную душу в греческой женщине, чей голос был навечно обречен оставаться без внимания, но должен был быть наконец услышан в наши дни. «Говорить своим собственным голосом: это главное», – заявляет Кассандра в одноименном романе Вольф 1983 г. В Кассандре Вольф видит свое альтер эго, двойника. Она способна прорицать будущее, потому что у нее хватает «смелости видеть вещи такими, какие они есть в настоящем».
Читала ли Вольф Симону Вейль, написавшую эссе об «Илиаде» и назвавшую ее «поэмой о силе»? Истинный герой эпоса Гомера, утверждала французская политическая активистка и философ, – это сила, которая порабощает всех, кто подпадает под ее влияние, делая из них вещь. В своих объемных примечаниях в форме четырех дополнительных документов, сопровождающих роман и описывающих процесс его создания, Вольф объясняет, почему решила говорить голосом Кассандры: судьба Кассандры служит прообразом участи всех женщин на протяжении последующих трех тысяч лет – «быть превращенной в объект» {60} .
60
Вольф К. Кассандра. Медея / пер. М. Рудницкий. – М.: АСТ, 2014.
«Кому я могу признаться, что "Илиада" мне скучна?» – спрашивает Вольф в минуту бескомпромиссной откровенности. Ошеломленная прямотой этого вопроса, я задумалась о том, как долго мне самой не удавалось искренне, полноценно погрузиться в «Илиаду»: мой разум отказывался разбираться во всех этих подробностях военного дела и удерживать их в памяти. Почему я вечно путала греческих воинов с их противниками-троянцами (на чьей стороне Аякс?) и не могла уследить за всеми их сюжетными линиями? Причина была не в том, что я не могла «идентифицировать себя» с Ахиллесом, Гектором или Приамом, а в том, что Гомер даровал нам историю, которая держится на злобе, войне, насилии, убийствах, побоищах и «героических» деяниях. Женщины, говорит нам Вольф, живут в «другой реальности», и мир «Илиады», если взглянуть на него глазами жрицы и прорицательницы Кассандры, может предстать в новом свете и по-новому увлечь читателя. Внезапно у Ахиллеса появляется новая характеристика: «Ахиллес, этот скот» («das Vieh Achill» в немецком оригинале, что буквально и переводится «животное/скот Ахилл»). Героический поиск славы и бессмертия внезапно смиренно уступает место другой миссии, другому «квесту»: попыткам избежать полного разрушения города и гибели его населения – Untergang, тотального уничтожения.