Тысячеликая героиня: Женский архетип в мифологии и литературе
Шрифт:
Арахна же использует состязание как возможность показать слабость богов: на своем, как все признают, прекрасном полотне она изображает сцены сексуального насилия. Здесь и Европа, которую Зевс «хитростью» похищает в обличье быка. И Астерия, мать Гекаты, которую тот же Зевс преследует в образе орла. И Леда, которая трепещет от страха под крылом лебедя: это снова Зевс, на этот раз принявший вид белоснежной птицы. В следующей сцене коварный бог предстает уже в облике человека – Амфитриона, мужа ни о чем не подозревающей Алкмены. Далее он примеряет целую череду образов: золотого дождя, пламени, пастуха, многоцветного змея, – чтобы раз за разом одерживать победу над своими жертвами. Следующим в галерее мошенников предстает Посейдон: сначала в облике быка, в котором он пытался совратить Канаку, затем – барана, в котором он сошелся с Феофаной, а после в образах коня, птицы и дельфина. Но и это не все. Мы видим также Аполлона, который «соблазняет» дев: сначала принимает вид пастуха, затем отращивает перья и, наконец, примеряет на себя львиную шкуру. Изображение этого разгула «божественных проказ» (как их назвал один переводчик), а заодно и удивительное мастерство ткачихи приводят Афину в ярость. Богиня разрывает полотно и бьет Арахну в лоб челноком. Потрясенная Арахна вешается, боясь дальнейшей расправы, а после смерти превращается в паучиху, обреченную вечно ткать паутину (паутина впоследствии тоже станет одной из
Не будем забывать, что Афина была рождена из головы Зевса – без матери, притом уже взрослая и облаченная в доспехи. Любимица Зевса, богиня-воительница, она не приемлет неподчинение Арахны высшим силам, ее нежелание смиренно и покорно склониться перед ними. Разорвать полотно, свидетельствующее о преступлениях, превратить из орудия разоблачения в инструмент принуждения к молчанию, наказать женщину превращением в бессловесную тварь – все эти методы говорят сами за себя и, казалось бы, должны были вызвать сочувствие к Арахне. Однако и преподаватели, и переводчики долгие годы вставали на сторону Афины. Вот показательный пересказ истории Арахны в сборнике Джозефин Престон Пибоди «Старые греческие народные сказки» (Old Greek Folk Stories). В нем, как и во многих других современных переложениях, Арахна терпит кару за свое тщеславие и глупость. Я приведу полный текст, чтобы передать весь ужас наказания Арахны и показать, что любой пересказ истории превращается в ее интерпретацию.
Р.-А. Уасс. Минерва и Арахна (1706)
Жила в Лидии дева по имени Арахна, что славилась на всю страну своим ткацким мастерством. Пальцы ее не уступали в проворстве пальцам Калипсо – нимфы, что семь лет держала Одиссея в плену на своем зачарованном острове. Была она неутомима, как Пенелопа, что ткала изо дня в день в ожидании супруга-героя. Так же изо дня в день ткала и Арахна. Сами нимфы собирались у ее станка: наяды выходили из вод, а дриады из лесов, чтобы полюбоваться ее работой.
– Дева, – говорили они, удивленно покачивая головами и роняя с прекрасных волос листья или клочья морской пены, – не иначе сама Афина Паллада была твоей наставницей!
Не по душе были Арахне такие слова. Не желала она признать, что кому-то обязана своим мастерством, пусть даже богине-покровительнице всех домашних ремесел, с благословения которой каждый умелец получил свой талант.
– Не учила меня Афина, – отвечала она им. – Раз она такая искусная ткачиха, пусть потягается со мной.
Вздрогнули нимфы от этих слов, а старушка, что слушала их разговор, сказала:
– Остерегайся таких речей, дочь моя. Покайся, чтобы богиня простила тебя, и никогда не равняй себя из тщеславия с бессмертными.
Арахна разорвала нить, и жужжание ее челнока враз стихло.
– Не нужны мне твои советы, – сказала она. – Я Афину не боюсь – ни ее, ни кого бы то ни было другого.
Взглянув сердито на старушку, она вдруг увидала, как та в одно мгновение обернулось высокой, прекрасной, величественной сероокой девой с золотыми кудрями, увенчанными золотым шлемом. То была сама Афина.
Все вокруг склонились в страхе и почтении, одна лишь Арахна и бровью не повела, верная своему хвастливому упрямству.
Обе девы принялись ткать в молчании, а нимфы обступили их со всех сторон, очарованные радостным жужжанием челноков, которые словно две пчелки летали взад и вперед над станками.
Нимфы обратили взоры к работе богини: на ее полотне расцветали дивными цветами замысловатые образы и фигуры – точно так же облака в лучах заходящего солнца обретают самые удивительные очертания прямо на глазах того, кто за ними следит. Нимфы вмиг догадались, что милосердная богиня ткет предупреждение, что могло бы образумить Арахну, – то были сцены ее триумфа над богами и смертными, осмелившимися бросить ей вызов.
В одном углу полотна Афина выткала повесть о своей победе над морским богом Посейдоном. Было это так: первый царь Афин поклялся назвать свой город в честь того из богов, кто преподнесет его народу самый ценный дар. Посейдон даровал городу коня. Даром Афины же было оливковое дерево – источник жизни, символ мира и процветания, – и город был назван в ее честь. Рядом она изобразила троянскую гордячку, что была превращена в журавля за то, что посмела равнять себя с богиней в красоте. Много других подобных историй развернулось на ее прекрасном полотне, и все оно переливалось разными цветами радуги и сверкало золотом и серебром.
Арахна же, потеряв голову от тщеславия, выткала на своем полотне истории, что порочили славу богов, высмеяла Аполлона и самого Зевса, изобразив их в виде птиц и зверей. Но мастерство ее было необычайно: все картины выглядели словно живые, и герои, казалось, могли вот-вот заговорить, хотя полотно было тоньше паутинки, что блестит в траве и разрывается от первых капель дождя.
Сама Афина была потрясена ее работой. Даже гнев, вызванный дерзостью смертной, не смог полностью затмить ее восторг. На мгновение богиня замерла, дивясь мастерству Арахны, но затем разорвала полотно пополам и трижды коснулась лба девы своим челноком.
– Ты будешь жить, Арахна, – сказала она. – Но раз так гордишься ты своим мастерством, ткать тебе вечно – и тебе, и всему твоему роду.
С этими словами она окропила голову девы волшебным зельем. И в тот же час померкла красота Арахны, тело ее вдруг уменьшилось, и обернулась она паучихой – да такой и осталась. Всю свою паучью жизнь она только и делала, что ткала, и в любой день под крышей можно увидеть тонкое полотно, похожее на ее работу.
Арахна выткала полотно, образы на котором выглядели как живые и «казалось, могли вот-вот заговорить», – творческий дар такой силы не уступает дару богов. Вариации этого древнегреческого сюжета о соперничестве богини и смертной можно встретить в мифах и сказках всего мира. У ленапе, или индейцев-делаваров (племени коренных американцев, исторически проживавших на северо-восточных территориях современных США и Канады), есть сказка «Откуда пошли пауки». Некоторые допускают, что она основана на мифе об Арахне, но, скорее всего, это один из независимых сюжетов о соперничестве «Создателя» и «искусной ткачихи». В этой сказке женщина, которая, как мы узнаем, носит звание «второй лучшей ткачихи во всем Мироздании», получает наказание за то, что «гордится» своим мастерством. Создатель превращает ее в паучиху {94} . Мораль: женщина может производить на свет потомство и заниматься творчеством, но если решит тягаться в своей созидательной силе с божествами, будет обвинена в высокомерии и понесет за это кару. И миф об Арахне, и сказка ленапе представляют собой свидетельство неотступного желания ограничить творческие возможности женщин: ведь их способность к деторождению (то есть созданию чего-то большего, чем просто искусственное подобие жизни), уже позволяет им конкурировать с верховными – мужскими – божествами. Выступая в роли сказительниц, распространяющих нелицеприятную правду, мастерицы-ткачихи
94
«Как появился паук» (How the Spider Came to Be), рассказано Темакамокскомехету его другом Мишелем Поющим Котенком. Посольство коренных американцев (Native American Embassy), http://www.nativeamericanembassy.net/www.lenni-lenape.com/www/html/LenapeArchives/LenapeSet-01/spider.html.
О «паучьем» фольклоре можно рассказать еще многое, и раз уж мы заговорили о связи между паутиной и ткачеством, о прядении и сказительстве, нужно также вспомнить и Ананси из африканских преданий. Этот бог, покровитель языка и сказительства, стал известен на Карибских островах и на юге США как «тетушка Нэнси», просто «Нэнси» или «мисс Нэнси». Эти паучихи-сказительницы (и пауки-сказители) могут быть как злыми, так и добрыми – все зависит от источника. Женские вариации Ананси постоянно бросают вызов общественным устоям, а также предают огласке постыдные деяния и скандалы, ранее стыдливо скрытые за ширмой, на которой начертано «у нас так принято». Прежде чем говорить о том, как женщины вырабатывали новые стратегии – уже не визуальные, а вербальные – для разоблачения преступников и их злодеяний, давайте вновь обратимся к истории Филомелы и посмотрим, как менялось ее восприятие с течением времени и какое влияние она продолжает оказывать на нас вплоть до сегодняшнего дня.
Элис Уокер, современная афроамериканская писательница и феминистка, воспользовалась метафорой женского труда: по ее словам, она пыталась «сделать такое безумное лоскутное одеяло» и написать историю, которая бы «прыгала из одного времени в другое, раскрывалась бы на множестве разных уровней и включала бы в себя миф» {95} . Она ни разу открыто не говорила о влиянии «Метаморфоз» Овидия на свой роман о судьбе молодой чернокожей женщины Сили, которой удается обрести независимость и сформировать собственную идентичность благодаря сочинению писем и шитью одежды. Однако если мы вспомним, как Филомела «повесила ткани основу / И в белоснежную ткань пурпурные нити воткала», то просто не сможем не заметить отголоски древнегреческого мифа в истории Сили, живущей в 1930-е гг. в сельской глубинке штата Джорджия.
95
"Alice Walker," Black Women Writers at Work, ed. Claudia Tate (New York: Continuum, 1983), 176.
«Цвет пурпурный» начинается с письма Богу. Больше Сили не к кому обратиться: она обречена на молчание после того, как мужчина, которого она считала отцом, изнасиловал ее и запретил об этом рассказывать, пригрозив: «И не вздумай болтать лишнего, если не хочешь мать в могилу свести. Богу своему жалуйся» {96} . Бог-Отец остается ее собеседником до тех пор, пока она не находит письма от сестры Нетти. Эти письма от нее долгое время прятал муж Альберт, у которого были свои способы заставить женщину молчать: хитрость и грубая физическая сила. «…больше Богу я не пишу, а пишу тебе» {97} , – заявляет Сили.
96
Уокер Э. Цвет пурпурный / пер. М. Завьялова. – М.: АСТ, 2020.
97
Там же.
Как Уокер придает истории Филомелы и Прокны новое звучание? Как умудряется вывести ее за пределы порочного круга зверств, который начинается с насилия и заканчивается местью, повторяющей (и умножающей) жестокость изначального преступления? Сили разбивает оковы молчания, наложенные на нее двойным изнасилованием. Она борется за свой голос, за право рассказать собственную историю и обрести идентичность. Нетти, едва избежавшая той же печальной участи в руках «Папаши» и мужа сестры, Альберта, становится для Сили (как Прокна для Филомелы) адресатом и свидетелем того, как она проходит путь от неспособности сказать «но я есть» до создания собственной фирмы, торгующей не чем иным, как изделиями из ткани: «АО Штаны для народа, с безграничной ответственностью».
Писать письма – лишь одна из стратегий, которые помогают Сили реконструировать свою идентичность. Пытаясь оправиться от полного уничтожения своей личности («Ты только посмотри на себя. Черная. Нищая. Некрасивая. Да еще баба. Черт побери, да ты вообще ничто», – говорит ей Альберт) и заняться чем-то созидательным, Сили начинает шить брюки – то есть берется за работу, которая объединяет в себе женское и мужское: она использует женское мастерство шитья для создания предмета одежды, который традиционно носят мужчины. Это, казалось бы, странное занятие позволяет Сили примириться с Альбертом и дает ей возможность говорить с ним так, как раньше она и помыслить не могла: «Шьем мы с ним, говорю. Да праздные разговоры разговариваем». Сили находит альтернативу разрушительному кругу жестокости, который начался с ее собственного изнасилования и принуждения к молчанию: «Так и заведем, шить да Неттины письма читать… лучше иглу мне в руку, чем бритву» {98} .
98
Там же.
«Мифологическое» воображение известно склонностью к утрированию и преувеличению. Оно преподносит свои истории сырыми, неподслащенными, позволяя нам соприкоснуться с темной стороной человеческой души, с пороками столь жуткими, что даже философы не решаются о них задуматься, поскольку считают их выходящими за рамки рационального. Все эти истории в своей первобытной форме дают нам невиданную возможность заглянуть в глубины иррационального и вспомнить о своей животной природе {99} . История Филомелы и Терея представляет собой миф именно по этой причине: она утягивает нас в самую глубь пресловутого сердца тьмы, показывает то, что мы побоялись бы даже вообразить, и побуждает нас думать и говорить о темных, пугающих эмоциях, буквально выталкивающих из зоны комфорта. Рассказывая историю о Сили, Элис Уокер создает сюжет, который резонирует с Овидиевым, а не становится его переложением. Сили – не новая инкарнация Филомелы, две героини не оказываются точками на прямой, которая тянулась бы сквозь века, от времен Овидия до наших дней, – это скорее два самостоятельных образа, сосуществующих в поле мировой литературы.
99
Judith N. Shklar, Ordinary Vices (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1985), 6.