Тысячеликая героиня: Женский архетип в мифологии и литературе

Татар Мария

Женщины всегда стремились высказываться и действовать, но, как мы уже видели, их часто принуждали к молчанию, из-за чего им приходилось доверять свои чувства артефактам, традиционно ассоциирующимся с женской работой. В отчаянии они были вынуждены говорить сами с собой или с неодушевленными объектами, и тогда выяснялось, что добиться справедливости можно лишь в том случае, если этот монолог случайно услышит мужчина-посредник, способный принять верное решение и все исправить. В наше время существуют новые технологии и новые судебные процедуры, позволяющие человеку рассказать свою историю. Социальные сети служат публичной площадкой для выражения недовольства и обличения несправедливости. За короткий срок мы создали альтернативную систему, которая порой может посоперничать с юридическими институтами в способности призывать Немезиду: преследовать, стыдить и карать. ELIZA обещала пользователям конфиденциальность, а Twitter, Facebook и Instagram, напротив, обеспечивают максимальную огласку. Ставки на истории – со всеми сопутствующими опасениями по поводу их недостоверности и однобокости –

как никогда высоки. Задачи, которые встают перед нами, напоминают, как до обидного трудно отличить хорошие истории от историй, в которых рассказывается правда. Как и раньше, эстетика и этика танцуют танго в чужих реальных и вымышленных драмах – захватывающих, пугающих и порой мучительно непостижимых.

Стратегии принуждения к молчанию: истории о пресеченных попытках рассказать правду

Английское слово silence («тишина», «молчание») происходит от латинского silentium, что значит «тихий, спокойный, неподвижный» – состояние, при котором отсутствуют какие-либо звуки. Однако значение этого слова в английском языке двойственно. Когда мы используем его как глагол, под ним подразумевается внешнее воздействие или принуждение (to silence означает «заставить замолчать», «заглушить», «подавить»). Но поговорка «Молчание – золото» подчеркивает, что молчание ассоциируется с состоянием безмятежности, физическим и духовным благополучием, мирной жизнью. Вслед за писательницей Ребеккой Солнит мы можем сказать, что «молчание [silence] навязывают, а к тишине [quiet] вы стремитесь сами», оставив за словом silence, особенно в его глагольной форме, значение вынужденной формы поведения, причиной которого может быть как варварское отрезание языка, так и побудительная сила приказа хранить молчание {128} .

128

Rebecca Solnit, "Silence and Powerlessness Go Hand in Hand – Women's Voices Must Be Heard," The Guardian, March 8, 2017.

Наша собственная культура представляет нам массу примеров того, как покупалось молчание женщин, ставших жертвами сексуального насилия. Вспомним интервью, приведенное в книге Ронана Фэрроу «Поймать и убить» (Catch and Kill), где детально описаны попытки Харви Вайнштейна заплатить жертвам его преступного поведения за молчание. Кинопродюсер Александра Каноза замечает: «Он [Вайнштейн] создает ситуацию, в которой промолчать было бы для тебя выгоднее, чем высказаться». В свою очередь, актриса Розанна Аркетт, упоминая о договорах о неразглашении, составленных командой юристов Вайнштейна, подтверждает, что Вайнштейн «сделает все возможное, чтобы добраться до всех нужных людей и заставить их молчать» {129} .

129

Ronan Farrow, Catch and Kill: Lies, Spies, and a Conspiracy to Protect Predators (New York: Little, Brown, 2019), 242, 318.

В книге «Знай мое имя: Правдивая история» Шанель Миллер рассказала о своем изнасиловании в кампусе Стэнфордского университета, а также о «заявлении о воздействии на жертву», опубликованном на сайте BuzzFeed. Она во всех подробностях описала отношение к делам о сексуальном насилии и о том, как они рассматриваются внутри судебной системы, нацеленной на защиту преступников. «Годами сексуальные преступления замалчивались из-за нашего молчания, – пишет она. – Вернее, наше молчание позволяло замалчивать эти преступления. Это позволял наш страх – страх того, что произойдет, если мы заговорим. Общество находило для нашего молчания тысячи причин: молчи, если у тебя недостаточно доказательств, если это произошло очень давно, если ты была пьяна, если мужчина слишком влиятелен…» {130} Ее история не только изменила законы Калифорнии, но также привела к отводу судьи, который рассматривал это дело: налицо пример того, как внесудебные показания способны повлиять на признание вины или невиновности, а также на оценку адекватности вынесенного судебного решения.

130

Миллер Ш. Знай мое имя: Правдивая история / пер. Е. Кротова. – М.: Манн, Иванов и Фербер, 2020.

«Как заставить жертву молчать» – так называется глава в книге Джоди Кантор и Меган Тухи «Она сказала» (She Said). В ней журналистки рассказывают о своем материале на тему харассмента, «повлекшем за собой возникновение целого движения». Кантор и Тухи быстро осознали, что для преодоления проблемы «ее слова против его» им придется отыскать веские доказательства достоверности автобиографических свидетельств, которыми они располагали. В конце концов такие доказательства нашлись, как ни парадоксально, в договорах о неразглашении – тех самых документах, которые предназначались для того, чтобы «заглушить» свидетельства о сексуальных преступлениях и харассменте. Эти договоры и соглашения о конфиденциальности выросли из правового механизма, разработанного командами юристов, которых больше интересовали

высокие гонорары, чем публичная огласка преступлений: «Бабки за молчание – так все решалось». Для юристов, работающих за «гонорар успеха» (дополнительное вознаграждение в случае победы в деле) и получающих в качестве оплаты до трети выигранной клиентом суммы, было выгоднее урегулировать дело во внесудебном порядке и избежать риска проиграть его (или риска, что клиент заберет иск, опасаясь унижения в зале суда). В результате возникла система, которая «развязывала преступникам руки вместо того, чтобы останавливать их» {131} .

131

Jodi Kantor and Megan Twohey, She Said: Breaking the Sexual Harassment Story That Helped Ignite a Movement (New York: Penguin, 2020), 53, 54.

В следующей главе мы подробнее поговорим об историях, рассказываемых женщинами, и о том, как глубоко повествование Голосом Матери (вспомним замечательный термин Урсулы Ле Гуин) связано с разоблачением, сопротивлением и восстановлением справедливости. Но сперва я хотела бы отметить, что фольклорное мировосприятие парадоксальным образом способно как поощрять высказывание, так и принуждать к молчанию. В трех сказках – кенийской, японской и русской – возникает встречный по отношению к женскому сказительству дискурс. Сюжеты этих сказок поразительны, так что я не могу не включить их в эту главу: они наглядно показывают, насколько уязвимы те, кто стремится при помощи историй передать мудрость, дать совет или донести до слушателя те или иные ценности.

«Мы рассказываем истории, чтобы жить», – заявляет американская писательница Джоан Дидион в своем «Белом альбоме» (The White Album), и те истории, что рассказывают женщины, служат ярким подтверждением этой позиции. «Переменчивая фантасмагория» фактического опыта, добавляет Дидион, требует «линии повествования», а также «поучения» и «социального или нравственного урока». Другими словами, слушая или читая историю, мы инстинктивно пытаемся научиться чему-то, и нам кажется, что о прошлом не стоит говорить, если из этого рассказа нельзя почерпнуть нечто полезное для настоящего {132} . Тем важнее всегда задумываться о том, кто рассказчик, кто слушатель и для чего это все нужно.

132

Joan Didion, The White Album (New York: Farrar, Straus and Giroux, 1979), 11.

Под этим «чтобы жить» Дидион подразумевает нечто большее, чем просто выживание. Истории придают нашей жизни смысл, питают нас и укрепляют наши связи. Вспомните историю Филомелы, которая показывает, как женщины добивались того, чтобы их голос – хотя бы простой призыв к справедливости – был услышан. Возможность поднять голос им предоставляют молчаливые объекты женского труда (прядения, шитья и ткачества), такие как полотно Филомелы. Превратившись в птицу, Филомела была обречена вечно петь свою печальную песнь и стала символом поэтического дара. В некотором смысле история Филомелы и Прокны демонстрирует яркий пример зависти сказителя: ведь Овидий неспособен предложить читателю тот непосредственный опыт, который заключает в изображение и песню Филомела. Он может только пересказать эту историю. Но и это, конечно, его огромная удача и привилегия.

А теперь поговорим о Голосе Отца – или нескольких нарративах, противопоставленных историям о храбрости и осторожности, которые рассказывают женщины женщинам. Удивительно ли, что самая первая записанная народная сказка посвящена ложному обвинению в сексуальном насилии? «Повесть о двух братьях» датируется XIII в. до н. э. Одного брата зовут Бата, а другого Анупу {133} . Жена Анупу пытается соблазнить своего деверя, а когда Бата отвергает ее (и великодушно обещает сохранить ее домогательства в тайне), она заявляет мужу, что Бата пытался взять ее силой, и даже предъявляет ему фальшивые следы побоев. Но в конце концов Анупу узнает правду, убивает жену и бросает ее тело собакам. Эта повесть, одна из первых историй о сфабрикованном обвинении, входит в ряд фольклорных сказок, которые представляют собой иную традицию, противоположную доминирующим в фольклорном репертуаре сюжетам.

133

Gaston Maspero, Popular Stories of Ancient Egypt (Oxford: Oxford University Press, 2004), 1–16.

Сказка «Мясо языка» родом из Восточной Африки, где пересекаются исламская традиция и племенные культуры. Версия, которую я привожу ниже, была записана в Кении в 1960-х гг. в рамках проекта по сохранению традиции устного народного творчества. Она показывает, какую грандиозную роль в благополучии человека играет сказительство. За неаппетитным названием сказки скрывается энергичный нарратив, выражающий идею необходимости историй. Но даром рассказывать истории эта сказка с поразительной категоричностью наделяет одних мужчин: лишь мужчины способны говорить, петь, заботиться, кормить и лечить. Контраст в судьбах двух жен однозначно указывает на то, что истории необходимы для жизни, но в данном случае лишь мужчины понимают «тайную» силу историй и могут передавать друг другу эту тайну.