Тысячеликая героиня: Женский архетип в мифологии и литературе
Шрифт:
Сойки-пересмешницы, присутствующие в романе, свидетельствуют о том, что порой даже в Панеме оральность все же уступает место ауральности: автор подчеркивают важность звуков, слуха и слушания. Как мы узнаём из текста, сойки-пересмешницы – это случайно возникший гибрид самок пересмешников и самцов соек-говорунов. Теперь этих генетически модифицированных птиц разводят для того, чтобы они запоминали и воспроизводили человеческие разговоры: они способны имитировать как звуки других птиц, так и человеческие голоса. Они даже умеют повторять человеческие песни: «А еще они могут воспроизвести песню. Не просто несколько нот, а целую песню со множеством куплетов». Эти волшебные пернатые создания становятся символом революционного духа и гражданской солидарности. Но, помимо этого, благодаря им в Панеме сохраняется поэзия. Сама Сьюзен Коллинз охарактеризовала их как двойников Китнисс в животном мире.
И вот она выходит на арену в первой книге, способная не просто выживать в этих условиях – а с луком и стрелами
387
Rick Margolis, "The Last Battle: With 'Mockingjay' on Its Way, Suzanne Collins Weighs In on Katniss and the Capitol," School Library Journal, 56 (2010): 21–24.
Выходит, Сьюзен Коллинз создала героиню, которой, по мнению власть имущих, «не должно было быть на свете». Китнисс единственная в своем роде: она не возникла из ниоткуда, но стала развиваться неожиданным образом, а потом резко превратилась из никому не известной девушки в звезду Голодных игр.
Китнисс унаследовала песенный дар от отца. В ответ на просьбу другой участницы игр, Руты, умирающей у нее на руках, Китнисс запевает «горную мелодию», и «так, что мороз пробежал по коже», ее песню подхватывают сойки-пересмешницы. В редкую для Голодных игр минуту утопического спокойствия Китнисс пропевает другую мелодию – незамысловатый сигнал Руты из четырех нот – и слушает, как сойки-пересмешницы ее повторяют: «Весь лес оживает звуками». «Дивная, неземная гармония», которую создают птицы, заставляет «очарованную красотой песни» Китнисс закрыть глаза и просто слушать эти звуки. Ее задачей будет не только выиграть Голодные игры, но и восстановить красоту и культуру в стране, разрушенной как природными катаклизмами, так и человеческими преступлениями, в стране, породившей касту безгласых – эти люди, которым вырезали языки, больше не могут произнести ни звука. Коллинз не раз делает отсылки к античному миру в именах персонажей (Сенека и Цезарь) и в ритуалах Панема (гладиаторские бои и ежегодные жертвоприношения), так что нет никаких сомнений в том, что она была знакома и со страшной историей Филомелы, которая решилась на высказывание.
Китнисс сочетает в себе навыки выживания Лисбет и страстную приверженность своей социальной миссии, но, в отличие от шведской старшей предшественницы, в ней нет той хипстерской сексуальной уверенности (самоуверенности). Ее прообразом, как считают многие критики и читатели, послужила Артемида, богиня охоты, тоже вооруженная серебряным луком со стрелами. Как и эта богиня, Китнисс защищает молодых: она вызывается занять место своей младшей сестры Примроуз, когда на ту падает жребий во время Жатвы. Эта невинная, не осознающая собственной сексуальной привлекательности героиня была охарактеризована как «редкость» в современной поп-культуре: она «сложный женский персонаж, наделенный храбростью, умом и собственной миссией» {388} . Своей мощной способностью сопереживать и сексуальной непорочностью Китнисс как бы уравновешивает безэмоциональность и бурную сексуальную энергию Лисбет.
388
Katha Pollitt, "The Hunger Games' Feral Feminism," Nation, April 23, 2012.
Как и лукавство Гретель, западни, уловки и стратегии Китнисс приводят ее к поэзии, к осознанию того, что «утешение воображаемым – не просто воображаемое утешение». Игры не раз доказывают ценность смекалки – ума как залога выживания, – а также способности обхитрить других, ловкости и проворства, которые позволят победить превосходящего тебя по силе противника. Пит тоже умеет «сочинять небылицы», и, объединившись с Китнисс, они вместе используют свою смекалку для победы над соперниками-трибутами. Что еще важнее, Китнисс удается провести не только других трибутов, но и распорядителей игр, а в итоге и весь Капитолий. Она не просто выживает, но и превращается в последующих книгах трилогии в Сойку-пересмешницу – символ революционной надежды и инициатора восстания и перемен.
Авторы книг для юношеской аудитории на удивление изобретательны в том, что касается создания новых форм женского героизма. Иногда кажется, что у них есть какой-то собственный источник дерзости и отваги. Они охотно позволяют лепить на свои книги ярлык young adult, даже когда берутся за такие амбициозные проекты, как, скажем, перекраивание «Потерянного рая» Джона Мильтона. Именно такую задачу поставил перед собой
«Некоторые темы, некоторые вопросы слишком велики для взрослой литературы – поговорить о них должным образом можно только в детских книгах», – отметил Пулман в своей речи по случаю вручения ему медали Карнеги, одной из самых престижных британских премий в области детской литературы {389} . Переосмысление Книги Бытия вполне может быть одним из таких проектов, и читатели-дети, мало что смыслящие в богословии, скорее всего, спокойнее воспримут идею новой Евы – героини, прокладывающей путь к своего рода искуплению, которое замещает сложившиеся религиозные ортодоксии светским гуманизмом. Их также не столь шокирует произведение, в котором Бог рассматривается как заслуживающий смерти тиран, а церковь – как инструмент преследования, и при этом миссия героини заключается в том, чтобы избавить мир и от первого, и от второй. Любопытство, знание, доброта и терпимость вытесняют устаревшие системы верований. А еще детей, как справедливо догадывался Пулман, не получится заинтересовать перечислением «Не убий» и «Не укради» так же надежно, как зачином «Однажды давным-давно…»: они всегда предпочтут захватывающую историю категоричным заповедям.
389
Maria Tatar, "Philip Pullman's Twice-Told Tales," New Yorker, November 21, 2012.
Переосмыслив грехопадение как важнейший освобождающий момент в истории человечества, Пулман создал для нас героиню, которая становится как бы двойником Евы в своем беспредельном любопытстве, неуклонно раздвигает и пересекает границы, бросает вызов косному мировоззрению окружающих ее взрослых. Лира Белаква – или Лира Сирин – носит имя, которое связывает ее одновременно с враньем и искусством: она хроническая лгунья, виртуозная сказительница, и собственные истории вызывают у нее «приятное чувство, будто вскипело пузырьками шампанское». Пусть у нее нет лиры как музыкального инструмента, но она оказывается способна создавать поэзию как читатель и толкователь, когда к ней в руки попадает инструмент под названием алетиометр – прибор, который помогает Лире отыскать путь к истинному героизму.
Единственным, что развеивало ее раздраженную скуку, был алетиометр. Она занималась им ежедневно, иногда с Фардером Корамом, иногда в одиночку, и оказалось, что с каждым днем она все легче погружается в спокойное состояние, когда проясняется смысл символов и перед мысленным взором встают освещенные солнцем гряды гор {390} .
Для Пулмана мудрость – это summum bonum, высшее благо, и получить ее можно не столько из «хорошей книги», сколько от чтения книг самого разного толка. Такой подход, конечно, рискует превратить писателей в богов, и Пулман сам признает это, когда заявляет на своем веб-сайте, что он «яростный сторонник тирании, диктатуры и абсолютной власти автора» {391} .
390
Пулман Ф. Северное сияние / пер. В. Голышев. – М.: АСТ, 2022.
391
"Questions and Answers," Philip Pullman, http://www.philip-pullman.com/qas?searchtext=&page=6.
Лира не увлекается гастрономическими излишествами, которые мы наблюдали в «Голодных играх» и «Девушке с татуировкой дракона». Однако она тоже дерзко меняет обличья, примеряя на себя новые личины как для самозащиты, так и из чистой любви к фантазированию и экспериментам с новой идентичностью. В Больвангаре она становится Лиззи Брукс и притворяется глупой и покорной девочкой, в мире мертвых выдает себя за дочь герцога и герцогини, в очередном эпизоде ставит себя в один ряд с тем «сказочным чудищем», которым Льюис Кэрролл (устами Единорога) назвал Алису. А создавший ее автор, без сомнения, делает ее двойником Евы. Оказавшись в рядах постмодернистских девочек-трикстеров, она вынуждена бороться за выживание в мире своих до ужаса честолюбивых родителей, которым не под силу ее защитить. Но, помимо этого, она предпринимает эпическое искупительное путешествие, которое превращает ее в спасительницу, способную заложить основы ни много ни мало нового социального и духовного порядка. Получается, что Пулман берет на себя смелость предложить альтернативу христианству: в его религии спаситель объявляет знание священным и позволяет во всем ему следовать, а свобода выбора признается как доступная всем по умолчанию. И кто же, как не Ева, вкусившая по наитию от Древа познания, правит этой новой «небесной республикой»? «Религия начинается с истории», – заявил однажды Пулман. И в его случае это совершенно точно не та же самая, всем знакомая история.