Тюрьма
Шрифт:
— Жулики! В баню!
Домашний, мелодичный голос — будто пропела.
— Андревна!..— кричат со шконок.
— Вспомнила про нас!..
— Что ж ты, старая карга, три недели молчала?..
— Уймись, ее воля, она б через день мыла — голимая мать!
Возбуждены, радостны, как дети… Как не радоваться, за все время, что я тут, ни разу не было бани, ремонт, труба, говорят, лопнула, прорвало, а на улице весна, в камере душно, потно, липкая грязь забила поры…
— Давай, давай, командир! Собрались..
Идем теми же лестницами, переходами, налегке, только белье — поменять, полотенце. Весело, знаем — куда. А впереди тот же
— Ах вы, жулики, скучно без бани?
— Скучно, мать, оно и с баней — скучно, а все веселей…
— Ничего, сынок, скинешь с себя грязное, вымоешься, свежее наденешь, считай — и грехов поменьше. Чистому и грешить не захочется.
— Я, мать, в бане работал, всегда чистый, а где оказался?
— Ты не ту грязь смыливал, тут другая баня. Я гляну в вашу здешнюю квартиру, плакать за вас хочется.
— Что ж ты, мать, говорят, двадцать пять лет служишь — все плачешь, не привыкнешь?
— Плачу, сынок, двадцать пять лет слезы лью — за вас, окаянных, переживаю, жалею…
— Благодарим тебя, мать, как тебя услышим, больше бани радуемся…
Подошли, сгрудились, пропускают по одному… Вот и она, у двери… Лицо круглое, глаза — круглые, нос пуговкой, улыбается… В беретике, а надо б ей — платочек, телогрейка… Кто ж такая, неужто из хозобслуги?.. Нет, какая хозобслуга, когда двадцать пять лет тут — служба!
— Кто такая? — спрашиваю Ивана, он рядом.
— В баню сопровождающая, ее вся тюрьма знает и она — всех. Андревна. Человек и в тюрьме может остаться человеком…
Та самая — моя первая баня! На спецу — выгородка, теснотища, а тут простор, красота! Изразцы, высокие потолки, парикмахерская… Значит, не только для вновь прибывших — и для общака! Гляжу: все расслабились, сняли напряжение — хотя бы подольше, хоть на час по забыть о камере!..
— Василий Трофимыч! А вы как тут оказались?
— Повезло. Судья заболел, отправили обратно — и прямо в баню. Мочалку дадите? Я без вещей, со сборки…
— О чем разговор! Ваш должник, Василий Трофимыч…
— Не понял?
— Следовательша сообщила; будем расследовать — кто передал информацию, что я на общаке. Не обманул адвокат да и вы, Василь Трофимыч, не забыли!
— Плохо ее дело, когда такую ерунду лепит. Не обращайте внимания… Нужны ножницы?
— Давайте…
Кипяток, пар, крики, хохот, разрисованные тела, как. в преисподней… И внезапно улетает радость… Прячусь от себя — за разговорам, за попыткой понять того и этого, за неспособностью понять того… Но ведь теперь. это моя жизнь — на годы, сколько таких бань впереди! Если повезет, раз в неделю, четыре раза в месяц, три года — тридцать шесть месяцев, сто сорок четыре бани… Отнять три месяца, двенадцать бань — сто тридцать, две…
Душно, совсем ничего не видать — пар, а из меня весь вышел, вон как швыряет — то вверх, то вниз. Слабоват. Дух у меня, выходит, так тесно связан с… телом, что и не дух он вовсе, а…
Сто тридцать две бани — много, не вытянуть, а кому не три года — шесть, а кому — двенадцать? Сколько будет бань, если двенадцать лет?..
— Вы что, Вадим — сомлели?
— Надоело! — кричу.— Нету сил, Василий Трофимыч, терпение кончилось!
— Это вы напрасно… голос его слышу, а не разглядеть, без очков совсем ничего не видно.— У вас сегодня счастливый день — из дома привет — это раз…
— Какой привет?
— А как же, если следователь дергается, значит... у вас все в порядке? Откуда ей известно,
— Выходи! — кричат.— Хватит размываться!..
Держусь поближе к Василию Трофимовичу… Вот что» значит спокойствие, в спокойствии — сила!
— Василий Трофимыч, рассказали бы, как ушли из Бутырки?
— Что рассказывать — отпустили, год подышал.
— Понять хочу, как это бывает — когда выходишь…
— Погоди, доберемся до хаты…
Сидим на шконке у Василия Трофимовича. Отобедали. Разомлели после бани, в чистом. Хорошо!.. Можно отключиться, позабыть хоть на миг — где ты и что с тобой. Этим «мигом» и держишься, кабы не он, совсем было бы невмоготу…
— Я еще за месяц понял — не ладится у моего следака,— рассказывает Василий Трофимыч.— Через день на допросы, кричит, пугает… А чего ты пугаешь, думаю, ничего у тебя нет. И срок подходит, санкция кончается — полгода. Ну, это пустяки, думаю, формальность, подмахнут им санкцию-продление, поставят закорючку, жалко, что ли?.. А там совпало — склока в ихнем департаменте, один другому на мозоль наступил. Короче, генеральный не продлил. Вызывает последний раз, злобный, не глядит: расписывайся, завтра уйдешь под подписку, не радуйся, мол, я тебя все равно достану, упеку… А я поверить не могу, знаю их фокусы. Иду в камеру, ничего не понимаю, ничему не верю. И собираться не стал. На другой день, вечер уже, после подогрева было, спать собрался. И тут выдергивают— с вещами. Ну, думаю, в другую тюрьму. Я на Бутырке, а наши здесь сидели… Спускают на сборку — и в бокс. Закрыли. Час сижу, два, стучать начал. Открывай, кричу, мне на свободу! Я тебе, говорит, покажу свободу… Не знаю, сколько я сидел в том боксе, спать не могу, курю, не вынимаю. Выводят. Как оформляли, чего я тогда подписывал, не помню. Дали справку — бесплатный проезд в транспорте в день освобождения — и дверь открыли. Вышел на улицу: зима, ночь… Жена без меня квартиру поменяла, новый район, адрес знал, а никогда не был. Далеко. До шести утра ходил, пока метро не открыли. Лезу за справкой, а баба — контролер говорит: проходи, вижу откуда… Доехал. И жену успел похоронить…
— Да, — говорю,— для этого стоит сесть, чтоб выйти. — Сесть каждый может, а выйти — через одного.
— Ты, Серый, на меня никакого внимания, а мне поговорить…
— Я к начальству не лезу.
— Ладно болтать — к начальству. Мы только двое со сборки, кореша… Как ты тут — обжился?
— Нет — говорю, трудно. Как ты три месяца продержался? На сборке ты, вроде, нервный был, а тут успокоился?.. Нет, не могу привыкнуть.
— А чего не попросишься? Переведут.
— Кого просить?
— Не знаешь кого — кума.
Глаза у него быстрые: глянут — и в сторону, лицо круглое, открытое, но глаза…
— Ты прости, — говорю, — у меня память плохая, я тебя на сборке помню, а имя забыл, все — «шнырь» да «шнырь»…
— Лева я.
— Слушай, Лева, с какой радости кум мне поможет?
— В его власти. Если попросишь.
— Я тебя, к примеру, попрошу о чем — сделаешь?
— Если могу — о чем разговор.
— А с меня за это ничего не возьмешь?
— Если нужда будет… Да я к слову, сам говоришь, трудно… Твое дело, Серый. Я тебя вот о чем хотел. Ты на спецу в какой хате — в двести шестидесятой?