#тыжедевочки
Шрифт:
– Как вы мне надоели! – продолжала она, подкрепив силы заказной лазаньей. – Ненавижу вас! Все для вас делаешь, а вы – ничего! Приходите как в ресторан! Всё вам подай-принеси!
Какой-то бес – ибо кто еще это мог быть – подарил ей злой язык, и она благодарно им пользовалась. Отцу говорила, что он не мужчина вообще, слабовольный и ничтожный, не может содержать семью. Ей не нравилось в нем буквально все – как он ходил, говорил, ел, не нравилась одежда, которую он носил. Как-то она отчитала его за одну из рубашек, забыв, что купила ее сама.
Я тоже ее вдохновляла: сижу неровно, жую громко, пью чай не интеллигентно,
Шесть
Эти знаменитые уловки: говорить, что все против тебя, строить из себя жертву, преувеличивать свое значение, любой вопрос переводить на свою тяжелую жизнь и всеобщее неуважение, грозиться что-то с собой сделать или уйти.
– Есть будешь? – кричала она неожиданно из кухни. – Нет?! А для кого я тогда готовлю? Горбачусь здесь для тебя целыми днями, а ты не ценишь!
– Тебе что, особое приглашение нужно? Может, еще хочешь, чтобы тебе готовили отдельно? Сплошные капризы!
– Жри нормально, мне за тебя стыдно!
– Быстро села, а то потом будешь рассказывать, что тебя плохо кормят!
– Ты что, опять нажрала бока, посмотри на себя! В забегаловки, что ли, со своими шлюхами ходила!
Шлюхи – это мои подруги.
– Посоли/намажь маслом, ты что, не можешь есть как человек?
– Сколько ты себе положила, обожраться решила? Другим оставь, ты и так как свинья!
– А это кто доедать будет? Кому я готовила? Неблагодарная!
– Ты все нарочно делаешь! Специально выводишь меня из себя! Довести меня хочешь, никаких нервов на вас не хватит! Да мне каждое утро повеситься хочется, как только вас вижу! И как только я оказалась в этой семье! Ради тебя все терплю! Чтобы ты в полной семье выросла! Как уйти от вас – вы же сдохнете! Вы же ничего не умеете! Как я вас ненавижу! – так она оберегала меня от психологических травм.
Я потом подумала: интересно, а кубометры слез в душе тоже записывали в счет коммунальных услуг?
Отца мать не любила, хотя сомневаюсь, способна ли она вообще на это чувство. Она бросила его из-за несоответствия своему уровню. После развода он так больше и не женился. Она часто кричала, что когда-нибудь найдет его мертвым в сугробе или подворотне – а потом сделала так, чтобы это обязательно произошло.
Она любила читать мне антиалкогольные проповеди и радоваться, какой правильный выбор сделала, разведясь. Поднимала за это несколько бокалов. Как-то уже после развода она не вернулась домой, а со мной тогда оставался папа. Он взял меня с собой, мы поехали ее искать. Нашли в одном из баров на коленях у злачного юнца. Папа вел меня за руку, я была такого маленького роста, что меня не сразу заметили. Потом над нами долго смеялись, пока не сообразили, что мы ее родственники. А сообразив, стали смеяться еще громче. Какой-то противный, сальный мужик хотел ухватить меня за щеку, живот, ноги, пока папа спорил с ней. Я шлепнула его по руке, он разозлился и замахнулся. Потом сделал вид, что даст пощечину, но остановил руку в паре сантиметров
Всю дорогу она кричала, что мы не даем ей жить. Папа просил ее замолчать, она била его по лицу, голове, стучала по куртке руками, которые не слушались. Я видела, он хотел ударить ее, отрезвить, но не стал. Хотя я считала, что она этого заслуживала. Я тогда сидела в углу заднего сиденья и плакала, а она закричала: «Успокой эту истеричку», – и, неловко извернувшись, дала подзатыльник, так что я стукнулась об стекло. Пошла кровь, я стала плакать больше, а она стала орать, что от меня одна грязь и надо было сделать аборт еще семь лет назад.
– Шесть, – сказала я тихо.
Но если от отца ей тогда удалось избавиться, то от меня отвязаться было не так просто. Она растила меня красивой мебелью, но я не вышла фасадом. Неловкая, не соответствующая ее стандартам девочка, слишком похожая на неудачника-отца. Она всегда хотела меня причесать, так как моя прическа казалась ей недостаточно аккуратной и модной, начинала рассказывать про то, что модно, и я даже забывала, что ненавижу ее, думала, что мы подружимся, что она может быть чуткой, человекоподобной. У меня всегда было много глупых надежд.
Перед одним из моих выступлений она отвела меня к парикмахеру и попросила сделать каре. «Вы уверены?» – несколько раз спросила девушка-парикмахер. Так я оказалась на натертом полу танцевального зала в красивом платье и балетных туфлях, а на голове у меня торчали непослушные пряди, не кудрявые и не прямые, но не поддающиеся укладке, торчащие во все стороны. Когда мы начали танцевать, а несколько раз наступила партнеру на ногу, потому что не видела, куда иду, волосы лезли в глаза. В довершение всего я подвернула ногу, упала прямо посреди латиноамериканской композиции и танцпола. Нашу пару дисквалифицировали. Еще я оторвала юбку платья так, что она продолжала держаться на каких-нибудь десяти сантиметрах шва, и стыдливо поковыляла за сцену, придерживая остатки платья рукой. В зале смеялись, мама тоже.
Потом идея иметь в качестве семьи только бездарную меня показалась ей невыносимой, и она женила на себе белого воротничка. «Потом» длилось пару месяцев. Мои ужимки и прыжки обесценились еще больше, и я выгонялась из дома к соседям, чтобы они могли побыть одни. «Что вы там делаете?» – спросила однажды глупая я, а мама в пеньюаре сказала «Тебе еще рано знать» и закрыла дверь.
Она быстро родила себе другую дочь. Меня понизили до секретарши: принеси, налей, подай – а платили традиционно конструктивной критикой. Воротничок покупал маме шубы, смеялся над ее шутками про непутевую меня и искал все лучшее для новорожденной. Мы с ним быстро друг друга возненавидели.
Одиннадцать
Отец говорил, что надо танцевать, раз получается. Когда я была совсем маленькая, мы с ним ходили в кино на несколько сеансов подряд, а потом ели в закусочных, где запрещала есть мама. Было весело. Потом он сильно сдал, с работой не ладилось, да и меня больше не надо было учить плохому.
После развода он работал где придется, уставал и не хотел показываться мне в плохой форме. Я – аналогично. Мы стали видеться все реже, последний раз на похоронах. Сердечный приступ. Хотя мать знала, конечно, лучше: «Допился!»