У чужих людей
Шрифт:
Осенью я поступила в Нью-Скул [116] на курсы для начинающих писателей. Никто из собравшихся за длинным столом мне не показался особо умным, но уже на первом занятии каждый выступил небанально, по-своему, и со временем все оказались весьма незаурядными людьми. В нашей группе была пара, Херб и Луиза, — оба светловолосые и очень высокие. Они неизменно садились рядом и смотрели не столько друг на друга, сколько в пространство, и на меня поглядывали очень приязненно. После того как я прочитала в классе свой рассказ, они пригласили меня в следующий четверг поужинать с ними до занятий. Мы пошли в мексиканский ресторан в Гринвич-Виллидж,
116
Нью-Скул («Новая школа») — известный современный университет в Нью-Йорке.
— Представляете, за все время, что живу в Нью-Йорке, впервые ужинаю с настоящими рядовыми американцами, — призналась я.
На что Луиза сказала, что специально приехала в Нью-Йорк из городка, затерянного в штате Индиана, чтобы не приходилось каждый божий день ужинать с самыми настоящими американцами.
Херб, родившийся и выросший в том же городке, предложил:
— Раз Лора мечтает поближе узнать американцев, свози ее на следующий год к себе и познакомь с родней.
— Ой, как было бы здорово! — обрадовалась я. — А то в Нью-Йорке я если и завожу знакомства, то лишь с пакистанцами, индийцами и венграми, а также с израильтянами, немецкими и австрийскими евреями.
— Пакистанцы, индийцы и евреи! — с почтением повторили Херб и Луиза. — Вы должны устроить вечеринку и познакомить нас с ними.
На занятиях, пока не пришел преподаватель, я разглагольствовала о недавно обнаруженном у себя изъяне — неспособности постичь Америку — исключительно ради старшего из сокурсников, негра средних лет по имени Картер Байю. Его могучее сложение и молчаливость привлекали внимание. Через неделю Картер пригласил меня поужинать с ним после занятий:
— Мы пойдем в одно местечко, где играют джаз, и я прочту тебе вводную лекцию про Америку и американцев. А учитель я отменный.
Он позвонил на следующий же день.
— Мы с тобой договорились на грядущий четверг, и оба забыли, что это — День благодарения, так что занятий не будет.
— Я не забыла. Я про это знать не знала.
— Ты разве не будешь праздновать вместе с семьей?
— Мы больше ничего не празднуем. Ни Рождества, потому что мы евреи, ни еврейских праздников, потому что на родине мы были ассимилированными австрийцами, ни австрийских праздников, потому что нас оттуда выгнали взашей как евреев, а отмечать американские праздники мы еще не научились.
Помолчав, Картер сказал:
— А мне просто не с кем праздновать, так что давай гульнем вместе.
В ресторане Картер сказал официанту:
— Мы с моей дамой решили гульнуть, потому что сегодня — День благодарения. Ты что будешь? — обратился он ко мне.
— По-моему, у нас нет выбора. Наверно, индейку?
— Пожалуйста, ешь индейку. А я возьму Tournedos de Boeuf [117] .
— Тогда я тоже, хоть и не знаю, что это такое.
— Два Tournedos de Boeuf, а еще принесите-ка нам бутылку шамбертен 49-го года, — сказал Картер официанту.
117
Говяжье филе, нарезанное кусками (фр.).
— Ты обратил внимание на жуткий плакат: краснолицая индейка в ужасе бежит от оголодавшего пуританина, замахнувшегося на нее огромным ножом? — спросила я. — Вот тебе и День благодарения.
Картер смотрел на меня, широко раскрыв блестящие карие глаза — так широко, что веки уже не прикрывали радужку. Он
— Я стеснялась тебе признаться, — сказала я, — но мне очень, очень понравился твой рассказ про негра-журналиста, который женится на белой женщине-психиатре. Сильная вещь, подумала я.
— А еще ты подумала, что раз я негр и рассказы мои полны горечи, мы с тобой уютно посидим здесь, высмеивая День благодарения. Видишь ли, я все же американец. Во всяком случае, никем другим быть не могу, — говорил Картер, пронизывая меня, точно копьем, своими немигающими блестящими глазами. Кровь бросилась мне в лицо, застучала в висках, потом отхлынула, и мне показалось, что мы вышли из отлива вместе и мой первый урок окончен. — Хотя я заказываю французскую еду и вино, — продолжал Картер, — в этом нет ни капли злости, наоборот — нежность и отчасти бравада, очень свойственная американцам. Меня глубоко трогают и Рождество, и День благодарения, а если на праздник я и хлебну лишнего, то исключительно от одиночества. Я расстался с негритянским миром, женившись на белой женщине; заметь, на женщине, но не на мире белых. Позже я с ней развелся.
— Это очень похоже на историю моего приятеля-пакистанца, — сказала я. — Он прожил в Америке одиннадцать лет, и теперь он уже не азиат, но все-таки и не западный человек.
— Нет, — возразил Картер, — совсем не похоже. В отличие от твоего приятеля, я отнюдь не порвал с родной культурой или, подобно тебе, с родной страной. Я одинок, но по-особому, по-американски. Когда ты сказала, что у тебя не осталось праздников, так что и отмечать нечего, твои слова меня глубоко тронули.
Я воззрилась на него. Ведь когда я говорила о том, что мы не отмечаем праздников, я, в общем-то, даже кичилась этой «свободой». Теперь же, неожиданно для себя, я растрогалась.
— Это и правда грустно. Моя мама работает в пекарне, и сейчас они там сбиваются с ног — это для них один из самых тяжелых вечеров в году; а моя бабушка смотрит телевизор, но не понимает ни единого слова.
— В таком случае давай принесем твоей бабушке цветов, — предложил Картер.
— Боюсь, она сочтет это расточительностью.
— Пускай, для этого мы ей их и подарим, — сказал Картер.
Я шла домой с опаской — кто его знает, как бабушка отнесется к этому дородному, немолодому темнокожему великану, но она поднялась с кресла и, принимая букет мелких желтых роз, вежливо склонила голову, как было принято совсем в другую эпоху. Она даже попыталась завести беседу.
— Либераче. Spielt wunderbar [118] , — сказала она, указывая на телевизор.
Картер посмотрел на меня.
— Она каждую неделю смотрит этот кошмар, — объяснила я. — И приговаривает: «Бог свидетель, он чудесно играет».
Картер повернулся к бабушке:
— Прекрасно, чудесно! — воскликнул он, перебирая пальцами невидимые клавиши и ритмично кивая головой.
Наконец-то бабушке встретился человек, с которым она могла поговорить.
— Либераче ist ein nobler Mann [119] (что по-английски означает «джентльмен»). Он всегда очень вежлив — совсем не то что те молодые люди, которые танцуют днем. Я их все-таки смотрю, но манеры у них плохие, — по-немецки сообщила бабушка Картеру.
118
Чудесно играет (нем.).
119
Благородный человек (нем.).