У чужих людей
Шрифт:
У него, как я полагаю, было повышенное кровяное давление. Этот могутный краснолицый поляк по фамилии Полячек пребывал в твердой уверенности, что чем громче орешь, тем большего от людей добиваешься.
— Да ты гаркни на него! — взревел он, услышав, как я, заикаясь от смущения, беседую с клиентом по телефону. — А теперь сядь и рисуй.
— Я думала, вы хотите…
— Не думай. Рисуй.
На помощь мне, когда босс отвернулся, пришла высокая статная девушка по имени Марджери: она научила меня смешивать краски; а ведущий дизайнер миссис Шапиро шепнула, что у начальника золотое сердце, у него просто голос громкий. Миссис Шапиро напоминала мою мать —
— Я за вами наблюдаю, — призналась я. — У вас такой счастливый вид, а я всегда утверждала, что счастливых людей не бывает.
В ответ миссис Шапиро пообещала принести мне журнал «Вуманз оун» [108] за прошлый месяц. Там была напечатана статья о том, что нужно как можно больше отдавать другим людям, и счастье непременно к тебе вернется. У нее самой так было, добавила она.
Студия находилась на углу Бродвея и Сороковой улицы, в самом центре района, известного под названием «Швейный квартал», от него до «Перекрестка земных дорог» совсем недалеко. Той осенью в каждый обеденный перерыв я шла гулять по Бродвею, потом по Седьмой авеню, — потом на восток и обратно на запад. Постепенно я полюбила Нью-Йорк. Я уже давно перестала слать в Лондон пространные описания всего, что попадалось мне на глаза. Тем более что Англия ни разу на них не отозвалась.
108
«Вуманз оун» (Woman’s Own) — популярный британский женский журнал, издается с 1932 г.
Однажды Марджери пригласила меня сходить в субботу на танцевальный вечер Общества еврейской молодежи:
— Соглашайся: мне ужасно хочется пойти, но одна я точно не решусь.
Я поджидала Марджери на тротуаре возле одной из убогих гостиниц в дальнем конце Бродвея, и сразу заметила, что вид у нее испуганный. Она призналась, что перед каждым танцевальным вечером ее рвет.
— Меня тоже! Каждое утро перед уходом на работу! — воскликнула я; это сходство роднило меня с ней. — Я все время боюсь, что нарисую что-то не так, как надо, и испорчу композиции Полячека.
— А меня рвет только перед танцами, — сказала Марджери. — Скорее, занимай вон те два стула! Чтобы мы не стояли столбом, если нас никто не пригласит.
Зал был большой, полутемный. В противоположном конце подпирала стену кучка парней; вдруг один от них отделился и, точно падающая звезда, через всю танцплощадку двинулся к нам. Я опустила глаза. Но его выбор пал на Марджери, и, пока он вел ее танцевать, она обернулась и беспомощно пожала плечами. Великолепно сложенная, она была на голову выше своего кавалера, плюгавца с лицом хорька; вызывающе яркий, просторный — на три размера больше нужного — пиджак прикрывал его узкие плечи и жалкую спину.
Какой-то тип с багровым щетинистым подбородком схватил меня за запястье и крутанул что есть силы, будто калитку, которую решил захлопнуть. Глядя в пространство и собрав губы в трубочку, словно собрался насвистывать песенку, мой кавалер
— Электрик я, — буркнул он.
Я ломала голову, что бы еще сказать, но тут музыка смолкла, он выпустил меня и ушел.
Плюгавец привел Марджери обратно и сел рядом; они вроде бы оживленно беседовали. Потом снова пошли танцевать. Передо мной опять вырос электрик, без единого слова схватил меня и прижал к себе. Он тяжело дышал, я чувствовала, как, наваливаясь на меня, он напрягается, и слегка отстранилась. «Но нельзя же всегда так», — мелькнула мысль, и я попыталась немного расслабиться. Партнер не заметил моих метаний; тем не менее я, видимо, ему подошла как партнерша, потому что после танца он назвал меня красотулькой и отошел, цокая языком.
В понедельник мы с Марджери встретились в студии, и она рассказала, что партнер вызвался ее проводить, но в метро начал распускать руки. И добавила, что по субботам в нашем районе Манхэттена можно сходить потанцевать в другое место: там и народ собирается куда более симпатичный, много прихожан ближней синагоги. Но в субботу, когда мы с Марджери встретились возле двери в танцзал, на пороге возник плюгавец с лицом хорька; тут же, как из-под земли, вырос электрик и, крутанув меня за запястье, спросил в упор:
— Красотулька! Ты куда запропастилась в прошлую субботу? Ишь ты, красулька-красотулька эдакая.
Я отказалась танцевать с ним следующий танец, что означает, объяснила я Марджери, ссылаясь на авторитет Джейн Остин, что этот танец я уже не смогу танцевать ни с кем.
— Почему это? — удивилась Марджери. — Почему не пойти, если тебя пригласят?
Она сказала, что летом собирается поехать в «Гроссингер» [109] , и добавила, что через неделю ей стукнет двадцать девять.
109
«Гроссингер» — курортный комплекс в Катскиллах, недалеко от Нью-Йорка, излюбленное место отдыха нью-йоркских евреев.
— Что такое «Гроссингер»? — спросила я.
На Рождество мне позвонил человек, назвавшийся Доналдом. Ни имя, ни голос не были мне знакомы; говорил он невнятно, будто у него насморк. На ум пришел только один мужчина — электрик; я испугалась.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Что же вы звоните, если даже не знаете, как меня зовут?
— Я твой номер наугад набрал, — признался он. — Рождество же, вот я и выпил чуток. Не пьян, а так, под градусом. Не хочешь сказать, как тебя зовут, и не надо. Но хотя бы поговорить со мной минутку можешь?
— Ну, могу.
— У тебя очень приятный акцент. Ты не американка, да?
— Я из Вены, — брякнула я, испугалась, что сказала лишнее, и все же добавила: — Но росла я в Англии.
— Я тоже беженец, — сказал собеседник. — Из Сан-Франциско. Разреши мне иногда позванивать тебе, ладно? Просто поговорить. Скажем, раз в две недели?
— По-моему, лучше не надо. Все равно, желаю вам счастливого Рождества. До свиданья.
До свиданья, — отозвался он. — Бывай.
Я еще прижимала к уху трубку, когда в ней раздались гудки.