У цыганок
Шрифт:
Гаврилеску потер лоб, посмотрел на женщину и улыбнулся со всей возможной кротостью.
– Полагаю, вы что-то перепутали. Я говорю об Отилии Панделе, внучке госпожи Войтинович, она учится в шестом классе лицея.
– Я обеих хорошо знала, - произнесла женщина.
– Когда мы сюда переехали, Отилия только что обручилась, знаете, вначале была эта история с майором. Госпожа Войтинович не давала своего согласия на брак и была права: слишком велика была разница в возрасте. Отилия была дитя, ей не исполнилось и девятнадцати лет. К счастью, она встретила Фрынку, инженера Фрынку, -
– Инженер Фрынку?
– повторил Гаврилеску.
– Фрынку?
– Да, изобретатель. В газетах писали...
– Изобретатель Фрынку, - мечтательно повторил Гаврилеску. Любопытно...
Он протянул руку, погладил по голове мальчика и, слегка поклонившись, сказал:
– Прошу прощения. Видно, я перепутал этаж.
Юноша ждал его внизу; он курил у двери своей квартиры.
– Выяснили что-нибудь?
– Госпожа, живущая наверху, полагает, что Отилия вышла замуж, но, уверяю вас, это ошибка. Отилии нет и семнадцати, она учится в шестом классе лицея. Я разговаривал с госпожой Войтинович, мы обсуждали самые разные темы, но она ни словом не обмолвилась...
– Любопытно...
– Даже весьма, - осмелев, сказал Гаври-леску.
– Потому я и говорю вам, что ничему не верю. Даю вам честное слово. Но в конце концов, зачем настаивать? В сущности, это недоразумение... Приду еще раз завтра утром...
И, попрощавшись, стал решително спускаться.
'Держись, Гаврилеску, - прошептал он, выйдя на улицу, - ты впадаешь в маразм, стал терять память. Путаешь адреса...' Увидел трамвай и ускорил шаг. Только усевшись у открытого окна, он почувствовал легкое дуновение ветра.
– Наконец-то, - обратился он к женщине, сидевшей напротив.
– Будто, будто.
– но почувствовал, что не может закончит фразу, и растерянно улыбнулся.
– Да, - продолжал он, помолчав, - я недавно сказал приятелю... будто... будто побывал в Аравийской пустыне. Полковник Лоуренс, если вы о нем слышали...
Женщина продолжала смотреть в окно...
– Теперь через час-другой насту пит ночь. Темнота, я хочу сказать, ночная прохлада. Наконец-то... Можно будет вздохнуть.
Кондуктор в ожидании глядел на него, и Гаврилеску стал рыться в своих карманах.
– После полуночи сможем вздохнуть, - обратился он к кондуктору.
– Что за длинный день, - прибавил он раздраженно, потому что не мог найти бумажник.
– Сколько перипетий!.. Ах, наконец-то!
– И он протянул кондуктору банкноту.
– Эта уже не годится, - сказал кондуктор, возвращая купюру.
– Обменяйте в банке...
– Почему?
– недоумевал Гаврилеску, вертя банкноту в руках.
– Изъята из обращения год назад. Обменяйте ее в банке.
– Любопытно!
– произнес Гаврилеску, внимательно разглядывая купюру. Сегодня утром годилась. И цыганки берут. У меня были еще три таких, и цыганки взяли.
Женщина побледнела, раздраженно вскочила с места и пересела в другой конец трамвая.
– Не надо было говорить о цыганках при даме, - укорил его кондуктор.
– Все говорят!
– возразил Гаврилеску.
– Я три раза в неделю езжу этим трамваем и даю вам честное
– Да, это правда, - вмешался какой-то пассажир.
– Мы все говорим, но не при дамах. Надо сохранять благоразумие. В особенности сейчас, когда цыганки собрались устраивать иллюминацию. Да-да, и муниципалитет дал разрешение: они устроят в своем саду иллюминацию. Я, могу вам сказать, человек без предрассудков, но иллюминация у цыганок - это вызов!..
– Любопытно, - произнес Гаврилеску.
– Я ничего не слышал.
– Пишут во всех газетах, - вмешался в разговор другой пассажир.
– Какой позор!
– воскликнул он громким голосом.
– Безобразие!
Несколько человек обернулись, и под их возмущенными взглядами Гаврилеску потупился.
– Поищите, может, у вас есть другие купюры, - сказал кондуктор.
– Если нет, придется вам выйти на следующей остановке.
Гаврилеску покраснел и, не решаясь поднять глаза, стал шарить по карманам. К счастью, кошелек с мелочью оказался поблизости, среди многочисленных платков. Отсчитав несколько монет, он протянул их кондуктору.
– Вы дали мне всего пять леев, - сказал кондуктор, указывая на свою ладонь.
– До Почтовой таможни.
– Не важно докуда, билет стоит десять леев. На каком свете вы живете? сурово произнес кондуктор.
– Я живу в Бухаресте, - гордо ответил Гаврилеску, поднимая глаза на кондуктора.
– И езжу на трамвае по три-четыре раза в день вот уже не один год и всегда платил пять леев.
Теперь весь вагон с интересом прислушивался к разговору. Несколько пассажиров пересели поближе. Кондуктор подбрасывал монеты на ладони.
– Заплатите за проезд или выходите на следующей остановке.
– Трамвай подорожал года три-четыре назад, - вставил кто-то.
– Пять лет назад, - уточнил кондуктор.
– Даю вам честное слово...
– торжественно начал Гаврилеску.
– Тогда выходите на следующей остановке, - перебил его кондуктор.
– Лучше уж доплатите, - посоветовал кто-то.
– До Почтовой таможни идти далеко.
Гаврилеску отыскал в кошельке пять леев и доплатил.
– Странные происходят вещи, - прошептал он, когда отошел кондуктор. Решения принимаются за ночь, за двадцать четыре часа... Точнее, за шесть. Даю вам честное слово... Но в конце концов, зачем настаивать? Это был ужас-ный день. И что еще серьезнее, мы не можем жить без трамвая. Я, во всяком случае, вынужден по три-четыре раза в день ездить на трамвае. Впрочем, урок музыки стоит сто леев. Вот такую купюру. Но теперь и эта купюра не годится. Надо идти менять ее в банке...
– Дайте мне, - сказал пожилой господин.
– Завтра обменяю в конторе.
Он вынул из бумажника купюру и протянул ее Гаврилеску. Гаврилеску осторожно взял ее и, внимательно рассмотрев, произнес:
– Красивая. И давно она в обращении? Пассажиры с улыбкой переглянулись.
– Года три, - промолвил один.
– Любопытно, что мне такая до сих пор не попадалась. Правда, я человек рассеянный. Артистическая натура...
Он спрятал купюру в бумажник и посмотрел в окно.
– Стемнело. Наконец-то!