У каждого свой долг (Сборник)

Листов Владимир Дмитриевич

Спустя некоторое время покинул здание вокзала, подошел к женщине на автобусной остановке, что-то спросил и перешел на противоположную сторону улицы.

В половине седьмого сел в подошедший автобус, подъехал к деревообделочной фабрике. Небольшая площадь около фабрики была еще пуста, фабричные ворота закрыты.

«Еще рано. Что делать? Стоять и ожидать вблизи ворот? Можно привлечь внимание прохожих и охраны». Медленно шагая по площади, дипломат обдумывал, как лучше поступить.

Неожиданно в переулке

он увидел булочную, которая только что открылась. «Вот, что мне нужно!» Вошел внутрь, осмотрел прилавки, купил батон и завернул его в газету. Все это он делал медленно, словно желая выиграть время. Постоял у выхода. Снова вернулся на улицу, прошелся, поглядывая на часы.

Около семи на фабрику потянулись рабочие. Кэмпбелл остановился возле булочной, стал внимательно рассматривать лица прохожих. Чем больше появлялось рабочих, тем напряженнее делался взгляд Кэмпбелла. Глаза перескакивали с одного лица на другое. Он явно старался кого-то узнать.

Вот к воротам подошли двое: пожилой и помоложе. Тот, что помоложе, коротко подстрижен… «Тупой подбородок!» Кэмпбелл быстро отвернулся к стене, вынул из кармана фотографию и стал рассматривать: «Он!»

Весь день Кэмпбелл бродил по городу: пообедал в кафе, посидел в парке.

Когда стало смеркаться и потянул холодный ветер, вернулся к вокзалу, но внутрь не вошел. Минуя вход, прошмыгнул вдоль привокзальных сооружений, с явным намерением что-то отыскать. Остановился возле пакгауза. Огляделся. Ни души. Решительным шагом подошел к кладке из красного кирпича, остаткам былого строения. Сунул руку в едва приметный проем, что-то быстро вытащил.

В руке у дипломата оказался небольшой сверток, упакованный в целлофан. Пощупав его, Кэмпбелл спрятал сверток в карман. Повернулся и зашагал к вокзалу…

Только к вечеру, разнося чай, проводник спросил у иностранцев:

— Вам четыре?

— Не-е… Трей…

— Три? А где же четвертый?

— О! Не надо беспокоит… Он все порядка…

«Странно!» — подумал проводник.

Вечером того же дня генерал Шестов увидел на своем столе шифровку из Орла. Телеграмму передали Забродину. Ознакомившись с ней, Забродин позвонил по «ВЧ» в Орел.

— Все нормально, товарищ Забродин! Мы засняли на пленку. Завтра получите, — довольным тоном сообщил начальник управления КГБ.

— Что нормально?

— Дипломат изъял контейнер!

«Нормально? Неужели контейнер № 2, который Ромашко вложил в тайник, предназначен дипломату? Почему? Зачем понадобилось его перезакладывать?»

— Благодарю вас, — Забродин повесил трубку.

Красков и Ромашко перешли на регулярную двухстороннюю радиосвязь с мюнхенским разведывательным центром. Они принимали по радио указания и сообщали о результатах выполненной работы.

Заданий получали много. Срочно требовались описания и номера паспортов, военных

билетов, трудовых книжек.

«Посещайте пивные, закусочные. Подпоив случайных знакомых, найдите предлог заглянуть в паспорт, военный билет… Угощайте, в деньгах не стесняйтесь…»

— Так, так! — потирал руки Забродин. — Это то, что нам нужно! Мы им дадим документы!

Полетели в эфир номера, фамилии. Красков и Ромашко проявляли усердие… Иногда ссылались на трудности.

Лунцов вел картотеку вымышленных адресов, фамилий, номеров и серий документов, переданных разведчикам.

Потом поступило более сложное задание:

«Проведите детальную разведку военных объектов в районе вашего города. В первую очередь — сведения об аэродромах. Действуйте по инструкции…»

Полгода агенты «не могли подобраться». «Преодолевали большие препятствия», наконец проникли… И сведения «пошли»…

Забродин каждый раз боялся «переборщить».

Потом Краскову поручили провести разведку военных заводов, а у Ромашко — ничего нового, опять документы.

«Странно! Может быть, из-за того, что Красков лучше работает на ключе?»

Пришла весна. Снег растаял, а ночи стояли морозные. Набухшие было на яблонях бутоны туго закутались в твердые створки.

Ромашко возвратился с работы, когда начало смеркаться. Вторую неделю он работал в вечернюю смену. У калитки стояла Надя.

— Озябнешь! — сказал Ромашко, увидев на ней легкое пальто.

— Ничего…

— Подожди. Я сейчас.

Потом они долго шли по тихой улице. Ромашко держал в ладони Надины холодные пальцы и никак не мог согреть. Чем больше нравилась ему эта девушка, тем сдержаннее он становился.

Надя о чем-то рассказывала ему и громко смеялась. Он молча соглашался и с улыбкой смотрел на нее. Все было легко и просто. Потом неожиданно все переменилось. Повернувшись к нему, она произнесла всего несколько слов:

— Лёнь, тебя что-то тревожит. Почему ты все время молчишь?

На лицо парня набежала тень. Он словно пробудился от приятного сновидения. Не отвечая на вопрос, он спросил:

— Откуда ты взяла?

— Мне показалось… Почему тебе не пишут родственники?

Ромашко отвернулся. Что-то больно резануло по сердцу.

— Не надо, — сдавленным голосом ответил он.

Надя легонько сжала его руку.

«Пожалела!» От этой мысли стало еще горше.

Ромашко возвратился в свою комнату с тяжестью на сердце. Мысли были спутаны. «Как жить дальше? Что отвечать этой девушке? Ведь нельзя все время молчать! Рассказать? Но что она сделает, если он скажет правду?»

Ромашко закурил, но папироса не принесла обычного облегчения. Молиться, как раньше, он не мог, вера его уже не была такой глубокой и искренней.