У подножия Мтацминды

Ивнев Рюрик

— Смелость города берет, — снисходительно улыбнулся Ледницкий и снова обратился к Смагину:

— Как вы относитесь к факту существования Азербайджанской республики?

— Как ко всякому факту, — ответил Смагин, — считаюсь с ним.

— Понимаю, понимаю, — ухмыльнулея Ледницкий, — но в душе вы предпочитаете, чтобы Азербайджан был советским?

— Уважающие себя журналисты не занимаются разгадыванием чужих мыслей.

— Но ведь это же была шутка! Я никогда себе не позволял и не позволю искажать слов общественных деятелей, удостоивших меня чести соглашаться на интервью…

— На этом и кончим, — сказал Смагин, — более подробно о моих взглядах вы сможете услышать

на лекции.

— Разумеется, я буду присутствовать, тем более что мне поручено написать отчет.

Пройдя лабиринты улочек, они вышли в город через другой выход и, миновав старинную турецкую баню, спустились по полуразрушенной каменной лестнице в переулок, который вывел их на Ольгинскую улицу.

Здесь Ледницкий с ними расстался и со слащавой улыбкой поблагодарил Смагина за интервью.

Едва он скрылся из виду, как Гоги воскликнул:

— До чего противен этот тип! Какой–то липкий, фальшивый… Кстати, какое направление у его газеты?

— О, святая простота! — ответил де Румье. — Какое может быть направление у кучки беспринципных дельцов, во главе которых стоит случайно разбогатевший тупица!

— Вы должны были предупредить меня об этом раньше, — произнес, нахмурившись, Смагин.

— Я не хотел срывать вашей лекции.

— Я вас не понимаю.

— Здесь и понимать нечего. Если бы вы послали его к черту, то завтра их газета вылила бы на вас целый ушат грязи… Смотрите на ваше интервью, как на прививку оспы.

Они медленно шли по Ольгинской, одной из центральных улиц Баку. Нарядная публика заполняла тротуары. Знакомых у де Румье было очень много, ему приходилось ежеминутно раскланиваться; при этом он плавным и церемонным движением руки приподнимал свою серую фетровую шляпу.

Гоги не удержался, чтобы не спросить его с усмешкой:

— У вас не заболела рука?

— Вы угадали, поэтому я хочу скрыться вот в этот подъезд. — Он указал на подъезд четырехэтажного дома в стиле модерн. — Во втором этаже этого дома меня ждут по весьма важному делу. Но я беру с вас слово, — обратился он к Смагину, — что вы вместе с Гоги пойдете со мной вечером посмотреть еще одного бакинского кита, четвертого по счету, о котором я забыл упомянуть утром. Это — знаменитое бакинское кабаре, где собирается цвет столичного общества, начиная с министров, кончая авантюристами. Я за вами зайду.

— Не знаю, стоит ли, — нерешительно ответил Смагин.

— Нет, нет, не вздумайте отказываться, этим вы нанесете мне смертельное оскорбление, ведь я там выступаю сегодня с новыми стихами.

— Ну, в таком случае, — с утрированной вежливостью произнес Гоги, — мы, конечно, будем там. Ведь правда, Александр Александрович?

— Придется пойти…

— Вы, вероятно, в эту минуту думаете: послушаю стихи и решу, выступать ли мне на поэзовечере вместе с этим неведомым поэтом… Не смейтесь, я знаю, что мои стихи не могут вам не понравиться. — И, тем же привычным движением приподняв свою серую фетровую шляпу, де Румье скрылся в подъезде.

Глава VII

Золотые рыбки и нефтяные участки

Золотые рыбки плавали в небе, Это были звезды, самые обыкновенные, Но ни о свежем, ни о черством хлебе Не думали эти странники вселенной. А я жалею, что в рыбацкие сети Не мог заманить этих рыбок сверкающих, Потому что не знали они о поэте, Быть

может, с голода погибающем.

Нарочито не обращая внимания на дружные аплодисменты, де Румье сделал попытку спуститься с эстрады, но так как аплодисменты все еще продолжались, он вернулся, с достоинством раскланялся с публикой, разместившейся за маленькими столиками кабаре, и сошел вниз, уступая дорогу полной певице в сверкающем блестками белом атласном платье. Под аккомпанемент молодого человека во фраке с неимоверно пышной рыжей шевелюрой она запела фривольную песенку, сопровождая пение не менее фривольными жестами. В заключение, как бы отдавая дань времени и месту, пропела «Гимн Азербайджану», который заканчивался так:

А на Кавказе В святом экстазе Родился наш Азербайджан…

К удивлению Смагина, слова эти, вызвали бешеные аплодисменты. Особенно рьяно аплодировали за столиком, почти примыкавшим к эстраде. Как объяснил де Румье, там сидело несколько мусаватистов и два азербайджанских миллионера.

Затем на эстраду поднялся известный бакинцам комик с огромным, сделанным из подушек животом.

Его выступление затмило всех выступавших в этот вечер. Особенным успехом пользовался один из куплетов, который беснующаяся публика заставляла несколько раз повторять:

У меня чудесный план Соблазнить мамзель Каплан, Но мешает этот план Мне исполнить чемодан.

И обводил руками свой огромный живот.

Кабаре было переполнено, столики тесно прижаты друг к другу. Художник, расписавший стены пестрыми фигурами каких–то фантастических существ, пытался подражать Судейкину, расписавшему лет шесть тому назад один из модных петербургских кабачков, но подражание было беспомощным.

Смагину стало невыносимо скучно. Он взглянул на Гоги. Тот понял его и шепнул де Румье:

— Юра, Александр Александрович устал, да и я чувствую себя неважно, нам, пожалуй, пора восвояси.

Де Румье сверкнул на него глазами.

— И ты, Брут!.. Юнец, ты еще не дорос до изысканных удовольствий. Неужели ты не чувствуешь, как здесь интересно? Мне кажется, что я нахожусь на корабле среди бушующих волн океана. Никто не знает, что с нами будет через час, но мы продолжаем веселиться. Посмотри на эту красавицу, словно сошедшую с полотен Рубенса. Я был влюблен в нее еще тогда, когда она была скромной продавщицей в газетном киоске. В ту пору она меня отвергла, но теперь, ставши содержанкой миллионера, скажу тебе по секрету, сама назначила мне свидание. Юнец! Я открываю тебе душу! Завтра решится моя судьба. Кто знает, быть может, она меня всегда любила, но не подавала вида, а теперь, получив столько бриллиантов, что на них можно купить целый корабль, увезет меня в Италию. Я давно мечтаю об этой стране… Дух захватывает при мысли, что на календаре уже отмечен тот день, в который…

Он не успел докончить фразы, как к нему подошел молодой азербайджанец в щегольском европейском костюме и мягко програссировал на правильном русском языке:

— Простите, господин де Румье, но наша дама просит еще раз прочесть ваше прекрасное стихотворение за нашим столиком, в интимном кругу ее друзей.

Де Румье встал со своего места. На щеках его вспыхнул румянец. Зеленовато–серые глаза покрылись влажной пеленой.

Гоги, воспользовавшись этим, тихонько толкнул Смагина, и они незаметно стали пробираться к выходу.