У подножия Саян

Кудажи Кызыл-Эник

— Да где ты его нашла? — спросил он, наконец, доставая из сундука шкурку.

Женщина, тетешкая малыша, приговаривала:

— Чего мелет глупый старик! Где я найду? Мое дитя!..

Она осторожно прижала к себе ребенка.

Ягнячья шкурка быстро нагрелась у очага. Женщина бережно завернула в нее ребенка. Тот молча сучил розовыми ножками, потом снова сунул в рот пальчики и зачмокал.

— Бедняжка, проголодался, — сказала женщина. — Подогрей молока, старик!

— А ты заверни его поскорей, а то искра попадет.

— Ой, старик! — воскликнула женщина, обрадованная внимательностью мужа. — Подрастет, будет зайцев петлями ловить!

Хотя у старика и копошились в голове самые противоречивые мысли, однако он ответил в тон жене:

— Правда! Смотри ты, как он резво

ножками расписывает!

— Удальцом [4] будет! — Она хотела добавить, «как отец», но сдержалась.

Вскоре, насосавшись подогретого молока, малыш уснул.

Ветер, поднявшийся с вечера, поутих. Перестали шуметь тополя возле юрты. Прояснилось небо. В дымоходе юрты замигали звезды. Из-за туч вынырнула луна, похожая на фарфоровую тарелку.

4

Позднее мальчика назовут Эресом — что значит удалец.

— А ведь уже середина десятого месяца, — сказала женщина. — Старики говорят: ребенок, который родился в это время, будет счастливым.

— Старики не ошибаются!

Ему не спалось. Он сел возле очага и принялся строгать щепки — вдруг придется ночью подогревать молоко. Щепки звонко отскакивали. Казалось, что за всю свою жизнь он не выполнял работы более полезной. Временами, когда ребенок просыпался, он ощущал ни с чем не сравнимую радость. С удивлением думал о том, как они с женой могли прожить столько лет одинокими, в пустой рваной юрте. Теперь дом наполнен заботами, жизнь приобретала новый смысл.

В очаге медленно тлели угли. Мужчина не сомкнул глаз, смотрел в очаг, и прожитая жизнь вновь проходила перед его глазами...

Горькое беспросветное детство. Пастушество у баев, женитьба на такой же, как и он, бедной девушке. Схватки в горах между красными и белыми. Тогда он впервые узнал, что такое быть свободным. Но жизнь устроить оказалось не так-то легко.

Прошло уже десять с лишним лет национально-освободительной революции в Туве, но все блага жизни оставались пока в руках богачей. Почему только у них много молока, лошадей? Почему они стараются избавиться от соседства с бедняками, когда те перекочуют к ним поближе?

Может, дельный совет давал Оюну сумонный тарга [5] , приглашая вступить в тожзем?

Заплакал ребенок. Оюн поднялся. Поставил на очаг миску с молоком. Не тревожа жену, сунул мальчишке самодельный рожок, и тот зачмокал, не открывая глаз. Затих.

Теперь мысли Оюна были о ребенке.

Вчера, когда он был в нижних аалах, слышал, что заболел новорожденный у одного арата. Оюн вспомнил, как старуха в аале рассказывала: «Беда с нашими детьми. Жена соседа третий раз рожает. А толку? Первые двое сразу же померли. Теперь и к этому хворь прицепилась. И никто не может помочь. Нынешние-то доктора совсем глупые: в слабого ребенка втыкают иглу! Да какая от этого польза! Не то что малыш — не всякий взрослый вытерпит. Где былые времена? Сильные ламы да шаманы вмиг бы прогнали болезнь. А уж если она не уходит, тут одно средство — завернуть малыша в овчину да положить на перекресток. Ребенка вместе с едой подберут, а семью покинет напасть».

5

Сумонный тарга — председатель сумонного Совета.

Это воспоминание взбудоражило Оюна. Он поднялся, раздул огонь в очаге. Тревожно оглянулся по сторонам. «Ни в жизнь не поверю. Все это — выдумки лам. До сих пор еще уцелели, хитроумные! Кружат голову темным аратам. Ну и болваны же, ребенка в такой мороз на дорогу выбрасывать!» С такими мыслями Оюн Херел заснул.

Проснулся он на птичьем рассвете. Перегнал лошадь на новое место. Потом разжег огонь и поставил чай. Жена зашевелилась. Видно, тоже хотела встать, но Оюн упредил:

— Поспи. Поспи еще. Отдохни хорошенько!

Он пошел к овцам и долго стоял, выбирая самую упитанную. Никогда еще не позволял он себе зарезать овцу,

не посоветовавшись с женой. Но сегодня все складывалось по-другому: казалось, жена и впрямь подарила ему ребенка. Стало быть, по старому обычаю, надо кормить ее свежим мясом, чтобы скорее окрепла. Ведь это большое событие, когда на белый свет появляется человек. Обязательно в честь новорожденного должно состояться пиршество.

В это утро на душе Оюна было светло.

Жили они с женой всегда одной юртой, без соседей. Поэтому он был неразговорчив, обычно чурался людных мест. Да и к нему нечасто заглядывали, хотя был он покладист, из тех, кто, как говорится, коня бережет, собак не тревожит и не спугивает овец, проходя мимо стада. Ребятишки в аалах дразнили его Бышкак-чааком [6] . Потому, видать, что носил он рыжую бороду. Никто его не называл по имени. Чем заслужил он такое к себе отношение? Тем, что нрава был безобидного, или потому, что не имел детей? Над этим он никогда особенно не задумывался. Но сегодня Оюну казалось, что отныне все пойдет по-иному. Босоногие сорванцы больше не посмеют обзывать его мохнатой щекой. Теперь у него есть сын. Теперь Оюн Херел станет уважаемым человеком: и скот у него кое-какой есть, и сын растет...

6

Бышкак-чаак — мохнатая щека.

Оюн в жиденькой своей отаре выбрал самого жирного баранчика, зарезал его, сам освежевал, обработал внутренности, приготовил хан [7] и чореме [8] . Завтрак был почти готов, когда снаружи донесся лай собаки. Послышались крадущиеся шаги. В юрту вошел глухой старик Мыйыс-Кулак — Рогоухий, — живший в верховьях Агылыга.

Оюн Херел плохо знал Мыйыс-Кулака. Тот был нездешним. Говаривали, будто приехал из Хемчика, густо населенного района Тувы. Другие утверждали, что он с юга. Настоящее имя Мыйыс-Кулака — Монгуш Коданмай. А Монгушей полно в любом сумоне. В Агылыге он появился вскоре после революции, едва держался на ногах и, разговаривая, прикладывал к уху коровий рог. Оттого и прозвали его — рогоухий. Через некоторое время он поправился, окреп и вскоре женился. С тех пор и осел в здешних местах. Хотя был он глухим, но без дела не сидел: вязал веники на продажу, не пропускал ни одного собрания, читал газеты и тем заслужил уважение таргаларов.

7

Хан — кровяная колбаса.

8

Чореме — блюдо из кишок и брюшины.

Мыйыс Кулак переступил порог, поздоровался и присел возле очага. Херел, помешивая крючком варившееся мясо, сказал:

— Там сыро. Садитесь повыше, на ширтек [9] .

— Аай? Что ты сказал? — закричал Мыйыс-Кулак, приложив рог к правому уху.

Херел, повернувшись к нему, громко повторил:

— Я говорю: садитесь повыше!

— Да, пожалуй, — ответил Мыйыс-Кулак, взглянув на котел. Передвинулся на ширтек, закурил трубку.

— Куда это вас несет в такую рань? — спросил Херел.

9

Ширтек — войлочная подстилка.

— Говорят, кто пораньше встанет, тот к мясу подгадывает, — улыбнулся Мыйыс-Кулак, обнажая торчащие веером большие желтые зубы. Заметив, что Херел пристально глядит ему в рот, перестал улыбаться. — Собственно, никуда не спешу. Поехал за типчаком для веников. Травы увяли, самое время рвать типчак.

Запахи горячего хана и вареного мяса, дымившегося в деревянном корыте, заполняли юрту. Херел разбудил жену. Она повернулась, чтобы встать, и в это время заплакал ребенок. Мыйыс-Кулак вытаращил глаза. Уж кто-то, а он-то знал, что в этой юрте ребенка никогда не бывало.