У подножия Саян
Шрифт:
Как ни метался Эрес, уйти от письма было некуда. В нем все было правдой — сама Анай-кыс писала... И все-таки ему необходимо было, чтобы эту правду подтвердил кто-нибудь еще.
Он вспомнил о своем друге Лапчаре Ирбижее и написал ему.
Лапчар откликнулся быстро. Письмо его было страшно похоже на то, что писала Анай-кыс. Те же мысли, даже фразы. Казалось, оба письма написаны одной рукой...
В день окончания службы сержант Эрес Херел подал командованию рапорт — просил оставить на сверхсрочную.
Разъехались товарищи, Эрес остался. Вечерами вытаскивал из чемодана фотографию Анай-кыс и подолгу смотрел на нее.
Однажды он обнаружил
Он написал начальнику паспортного стола Улуг-Хемского района письмо, в котором просил дать ему адреса всех женщин по фамилии Кыргыс. Эрес сообщил, что девушка, которую он разыскивает, в декабре 1952 года проживала в его родном районе. Объяснил, в чем дело — иначе начальник мог подумать, что над ним шутят. Коротко обрисовал внешние приметы девушки: зимнее пальто зеленого цвета, черные валенки, пуховый платок.
Тем временем приказ о зачислении старшего сержанта Эреса Херела на сверхсрочную службу был подписан. Эрес принял на себя заботы о воспитании отделения новобранцев. Трудно, конечно, возиться с призывниками, но что делать: дома было бы еще труднее, рана еще не зажила... К тому же его утешала одна мысль: каждый парень со временем будет настоящим воином-пограничником. И первую закалку, первую выучку он пройдет у него, старшего сержанта Эреса Херела.
С утра и до позднего вечера, с подъема до отбоя старший сержант Херел — со своим отделением, все свои мысли, умение, смекалку отдавал молодым пограничникам. А тут еще к технике пристрастился — стал изучать автомобиль.
Из райцентра Шагонара он получил официальный и в то же время несколько иронический ответ. В нем говорилось:
«Уважаемый гражданин Эрес Оюнович Херел!
Чтобы удовлетворить Вашу просьбу, мы сделали все от нас зависящее. Сообщаем, что результаты наших поисков не увенчались успехом.
В декабре тысяча девятьсот пятьдесят второго года в нашем Улуг-Хемском районе в возрасте 18—20 лет проживало 475 девушек по фамилии Кыргыс. В настоящее время 65 процентов из них, то есть 308, замужем. По роду трудовой деятельности 352 из них — колхозницы, 93 — рабочие, 27 — служащие. Трое вовсе не занимаются никаким общественно полезным трудом.
За последние два года, до получения нами Вашей просьбы, 45 из 475 выехали за пределы нашего района. Тринадцать из них замужние. Таким образом, из 167 девушек, считающихся не замужем, осталось 135. К настоящему времени 129 из них вышли замуж, некоторые сменили свои фамилии. Свободных от брака осталось шесть. Заметим попутно, что они сами виноваты в том, что одиноки: не надо уходить от своих мужей...
Кроме того, за прошедшие два года в наш район прибыло 28 женщин по фамилии Кыргыс, которые, как сочли мы, Вас вряд ли заинтересуют.
Желаем Вам успехов в выполнении воинского долга перед Родиной.
Начальник паспортного стола. Подпись. P. S. Сообщаем, что регистрация одежды и обуви граждан в наши обязанности не входит».
Прочитав ответ из милиции, Эрес подумал:
«Экий глупый вопрос задал я начальнику паспортного стола!» — и горько усмехнулся...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Село, которое помнил с детства Эрес, раскинулось по холмам, меж которыми протекала речка Шивилиг. Здесь
Бедняки охотно вступали в колхоз. Опыт совместной работы в тожземе подсказывал им, что в колхозе будет лучше. Не все, конечно, шло гладко, не плавало, как говорится, маслом в теплой воде. Богатые да прижимистые свой скот норовили оставить у себя, «жертвовали» своим родственникам, детям, якобы живущим самостоятельно. Слишком осмотрительные и недоверчивые выжидали: что-то будет дальше.
— Через годик вступим, — говорили они.
Больше всех шумела о колхозе молодежь, горой стояла за новую жизнь. Но были и такие, кто зло высмеивал «общую чашу», якобы принудительный труд, уравниловку. Нет-нет да слышались на селе припевки:
В тучах утонет Баян-Олзей, Туча уйдет, и вот они — горы. Вступишь в колхоз — бросишься в омут. Может, и вынырнешь, да не скоро.Вообще говоря, тувинские колхозы вначале мало чем отличались от тожземов. Членство во многом было «вольным», и араты довольно часто перекочевывали из одного колхоза в другой, искали, где лучше. И пели так:
Устал я, пешком не могу, Посадите меня на Гнедого. Разрешите перейти мне В колхоз тарги Ширнена. Устал я, пешком не могу, Посадите меня на Рыжего. Разрешите перейти мне В колхоз тарги Калина.Эрес возвращался в родное село, словно верная птица к родным гнездовьям: власть земли, где он родился, вырос и познал первые радости, сильна и безотчетна...
Кто знаком с этим, кто знает, какое чувство охватывает человека, возвращающегося после долгого отсутствия к знакомому ночлегу, тот поймет, как тревожно и радостно было на душе молодого сержанта. Деревенский житель не делит свое село на улицы и площади, с которыми познакомился в разное время и при разных обстоятельствах. С малых лет родное село ему знакомо до последнего плетня и колдобины на дороге. И солнце, и тучи, и ветер, и запахи его — свои, особенные, неповторимые. Таких больше нет нигде. И сколько бы раз он ни уезжал и ни возвращался, село всегда волнует, печально и радостно.
На околице Эрес попросил шофера остановиться, достал из кармана бумажник.
— С солдат не беру. — Шофер покачал головой, сдвинул на затылок промасленную кепку и открыл дверку кабины. Он был веселый, этот молодой, чуть постарше своего пассажира, водитель.
— Я же демобилизованный...
Шофер взглянул на погоны Эреса и, желая покончить с разговором, заметил:
— Эх, служба! Я ведь тоже недавно оттуда...
Эрес вылез из кабины. Машина въехала в село, поднимая пыль, и скрылась за поворотом. Чтобы не привлекать к себе внимания, пошел задами. Заглянул к соседям, которые всегда были добры к нему и к его старикам. Хозяева обрадовались гостю. Не успел Эрес осмотреться, как на столе появилась всякая снедь. Пришли еще люди. Все они интересовались его службой, наперебой советовали, где лучше устроиться. И ни единым словом не обмолвились об Анай-кыс, будто ее и на свете не было.