У подножия Саян
Шрифт:
Потом Эрес направился к подножию холма, где начиналась тайга. Там, на небольшой полянке, которая всегда первой освещается лучами восходящего солнца, у старой березы, спали вечным сном его старики — мать и отец. По дороге Эрес нарвал букетик полевых цветов и вот теперь стоял перед могилками родителей без фуражки.
Таежный ветерок играл его волосами. Вперемежку с солнечными бликами по поляне ходили тени. Эрес вспомнил наказ отца перед уходом в армию. «Настоящий мужчина должен беречь и защищать честь своего Отечества и честь своего отца. Не забывай этого, сынок!»
Он разделил
Какое-то время Эрес недоуменно смотрел на знакомое лицо, на родинку, чуть вздрагивающие губы Анай-кыс. Гулко стучало сердце. Нет, он не станет ни расспрашивать Анай-кыс, ни упрекать ее. Пусть только она сейчас же исчезнет с его глаз. Задыхаясь, спросил:
— Зачем пришла?
13
Восклицание, равнозначное «Боже мой!».
Анай-кыс вздрогнула, сморгнула слезу и отвернулась, продолжая стоять.
Солнце, умостившись между двумя горными вершинами, тихо играло закатными красками. На небе то пламенели, то тускнели облака. Эрес смотрел на них и думал о том, что жизнь, как и облака, переменчива, каждому она дает свое, предрешенное.
Конечно, оно, это предрешенное, в разное время осмысливается по-разному. Не надо отдавать себя во власть случая, нужно быть твердым, не поддаваться слабости.
— Не сердись, Эрес. Любовь — это совсем другое, чем то, что у нас было. Останемся друзьями. Пошли.
Они медленно направились к селу. Но не успели сделать и десяти шагов, как услышали:
— Эрес!
Эрес обернулся: от ельника шел человек. Лапчар!
— Услышал, что ты приехал, и вот...
Эрес раскинул руки:
— Дружище!
— Сколько лет, Эрес!.. Год, два, три, потом еще два сверхсрочных.
Вполуобнимку они пошли по тропке. Эрес взглянул в глаза дружка. Лицо Лапчара было сурово, на скулах проступили желваки. Он слегка отстранился и кивнул в сторону Анай-кыс:
— Пойдем домой!
Эрес все понял. Так вот оно что! Он вспомнил, как томился в ожидании ответа от Анай-кыс, и те два, почти дословно совпадавших письма, ее и Лапчара.
Только теперь, вот здесь, на узкой тропке в еловом подлеске, ему стало ясно, к кому переметнулось сердце Анай-кыс. Коварный Лапчар! Подраться, что ли, с ним? Надавать под бока? Или уложить одним ударом? Но Лапчар — друг детства... Своевольный, настойчивый, недаром доставалось ему от отца в свое время. Эрес подавил вспышку: негоже пограничнику драться со своими. Пусть даже из-за женщины. К тому же не следует забывать обычаи предков. Анай-кыс не была его женой. Добыча останется у сокола, который перехватил ее на лету.
Анай-кыс юркнула между Эресом и Лапчаром, как бы окончательно примиряя их с обстоятельствами. Все трое пошли дальше.
В доме друга Эрес увидел накрытым стол.
За стол сели молча. Никто не хотел начинать разговор. Выпили, обменявшись
Анай-кыс весь вечер не знала, куда себя деть. Выпила за здоровье гостя и вышла из-за стола. Зорко следила, чтобы еды было вдоволь и чтобы не разгорелась ссора, подбрасывая в разговор пустячные замечания. Несмотря на поздний час, сбегала за водкой. И снова ходила из комнаты в комнату, в чулан, что-то подправляла, погромыхивала посудой.
Захмелевший Эрес внимательно вглядывался в лицо Анай-кыс. Все такое же красивое, чистое, ничего в нем не изменилось. Мягкие черные глаза, родинка на щеке... Все так знакомо... И незнакомо...
Анай-кыс ушла в спальню к проснувшемуся ребенку: ни она, ни Лапчар не обмолвились о нем ни словом, не предложили посмотреть своего сына, словно он был виноват перед Эресом и потому не мог показаться на глаза. Вскоре стало совсем тихо.
Но, говорят, ледоход не спрашивает реку, когда ему начать шуметь. Настанет час, минута, где-то что-то вздрогнет, оборвется — и пошел весенний водоворот.
Первым начал Лапчар. Не выдержал мятущегося взгляда Эреса.
— Понял, Эрес?
Эрес легонько потер виски:
— Да.
Лапчар забирался все глубже.
— Обижаешься? Думаешь, обошел друг.
— Нет, не думаю. Вижу — настоящее у вас.
Лапчар смахнул со лба пот, свел ладони в замок, как бы накрепко, навсегда замыкая короткие, ясные ответы Эреса.
— Ты ее не вини, — продолжал Лапчар. — Это все я... Прости...
Эресу стало жаль друга, такого откровенного и прямого. «Прости» начисто сняло обиду, и он тихо сказал:
— Ложись-ка лучше спать, Лапчар, отдохни.
Анай-кыс — тут как тут — подхватила мужа под руку и увела в другую комнату. Эрес лег на приготовленную для него постель.
Однако сон бежал от Эреса. Он чувствовал себя, как будто затаился в пограничном дозоре и нельзя пошевельнуться. Зная характеры Лапчара и Анай-кыс, их простодушие и доброту, Эрес не хотел, чтобы они поссорились из-за того, что он вернулся.
Он не хотел быть преградой на пути к счастью двух этих людей. Сегодня о нем знает село. Завтра молва о его приезде дойдет до отдаленных ферм и бригад. Видеть сочувствующие глаза, слышать то, что говорится не языком, а поджатыми губами! Нет, Эрес не смог бы этого стерпеть. Он представил себе село, похожее на растревоженный улей. Теперь эти пчелы будут жужжать. Только о нем, обманутом... Родное село ему показалось тесным, неприютным. Жить здесь нельзя. Эти цоканья языком и покачивания головой! Подальше отсюда, туда, где тихо и о нем, о его горькой любви никто ничего не знает. Ему нужен, позарез необходим тихий уголок земли, где он снова найдет себя, свое счастье. И — никаких сочувствующих глаз, никакого нашептывания вслед!