У подножия Саян
Шрифт:
— Как вы отнеслись к фельетону? — спросил секретарь, заметив уже, что Докур-оол неразговорчив, не такой активный, как раньше, особенно когда речь шла об успехах.
— Я написал протест, Семен Седенович.
— Вижу, вы обижены. Я приехал не в связи с фельетоном. На ваш протест мы ответим, но правильную критику надо принять, — спокойно говорил секретарь. — Переломите свою обиду, Дулуш Думенович, сумейте понять. Это главное.
— Факты все правильные, — прямо и окончательно сказал Докур-оол. — Я по форме не согласен. Партийная принципиальная критика должна быть открытой. А автор фельетона не подписался даже своей фамилией.
— Журналист может
— Все равно это жестоко. Я всю жизнь работал, старался. Для кого? Для колхоза, ради людей. И меня выставлять на весь свет? У нас ведь парторганизация есть, райком.
— Вы же говорите, что за открытую критику. А потом — если так рассуждать, то зачем партийная газета, чтобы хвалить руководителей и критиковать рядовых? Нет, и факты и форма верные, — спокойно продолжал секретарь. — А личная жалоба, твой протест не дают никакого результата. Надо недостатки исправлять, вот что! И признаться, что порой мы не замечаем или прощаем недостатки друг другу. Это и есть семейственность.
— Верно, Семен Седенович, — поддержал Илюшкин. — Моя вина тут тоже большая. Слишком посчитался с традицией скотоводов, с любовью тувинского народа к скоту.
— Это хорошо, что считаетесь с этим. Но нельзя объяснить традицией нарушение колхозного устава, содержание скота сверх нормы. Согласны с этим, Дулуш Думенович?
Председатель молчал, но в его молчании не было уже того протеста.
— А заслуг твоих перед колхозом никто не отнимает. А вот нарушения... За чей счет построен дом у реки?
— Колхоза, конечно.
— Но ты же его для себя строил?
— Так я же председатель, где же мне жить, если не в колхозном доме? Освободят меня — освобожу его для нового председателя. Как мне работать после такой славы? Освободите меня.
— Это пусть решают колхозники. Они тебя избирали, им и решать.
Долго еще разговаривали между собой председатель и секретарь. Это была открытая, товарищеская беседа, спор, в котором рождалась истина.
А на следующее утро они были в Шагонаре на бюро райкома, после чего в газете появилось короткое сообщение о том, что председатель колхоза критику признал и обязался исправить недостатки, о которых говорилось в фельетоне.
До начала больших ветров весны Лапчар поехал в Шивилиг, чтобы пополнить запасы продуктов. От Кулузуна до центральной усадьбы день доброй езды. И дорога эта совсем не легкая. Местами приходилось идти пешком, ведя лошадь под уздцы. Во второй половине дня начался буран. Быстро темнело. Конь вдруг совсем встал, как вкопанный — ни туда, ни сюда, стоит, прядая ушами. Лапчар сошел, сделав вперед несколько шагов.
Поперек заметенной дороги лежал человек. Шапка глубоко надвинута, так что закрывала верхнюю часть лица. Лапчар поднял его: дышит. Отнес к саням, завернул в доху. Пурга свистела и стонала. Скорей домой! Неподалеку что-то темнело. У кустов караганника обнаружил связанного коня, снял с него путы. Конь тяжело поднялся. Привязав его к облучку, Лапчар поехал быстрее, все время погоняя лошадь.
Добрался наконец до дому, выбежала Анай-кыс. Вместе отнесли в юрту завернутого в доху человека, уложили на шкуры. Анай-кыс принесла спирт, спешили раздеть, натереть спиртом, ближе поднесла керосиновую лампу... Они увидели перед собой Эреса.
Весь вечер не отходили от него, но Эрес не приходил в себя. Очнувшись, снова впадал в забытье, бредил... Наконец открыл глаза, и первое,
— Как спалось? — улыбнулся Лапчар.
Эрес приподнялся, обвел взглядом стены юрты.
— Как я здесь оказался? Я не сплю? — Эрес окончательно пришел в себя и теперь чувствовал неловкость.
— Нет, дорогой, не спишь... — И Лапчар рассказал все, как нашел его в буран на дороге.
Анай-кыс тоже была здесь, хлопотала возле него. Дала ему немного спирту, потом принесла большую чашку крепкого бульона. «Надо хорошо поесть», — сказала она. На лице ее отразилась радость, радость за него, что он жив. Как хорошо ему было с ними, хотелось жить. У него такие друзья! Рассвело, а они так и не легли спать. Эрес рассказал, как он искал тихий уголок, о Долаане, о землях в верховьях Агылыга, которые хотелось ему распахать и засеять хлебом.
Лапчар делился своими мыслями, раздумывал вслух о том, если бы объединить их колхозы, легче было б поднять эти земли в верховье, а здесь, в Кулузуне, создать чабанский центр, используя прекрасные пастбища. А почему было бы? Будет! Есть техника, есть молодые сердца. Друзья были полны мечтами, планами. Работа и мечта, когда они соединяются в один крепкий узел, обязательно дадут и результаты. Будет заметен след, оставленный ими в жизни.
Было уже совсем светло. Эрес поднялся, как не уговаривали его друзья. Он торопился: его ждет на стоянке чабан. После завтрака Лапчар оседлал двух коней. Эрес решил ехать несмотря на ветер. Лапчар поедет с ним, одного не отпустит. Эрес поблагодарил Анай-кыс за заботу. «Счастливого пути», — пожелала она на прощание.
Анай-кыс смотрела на удалявшихся Лапчара и Эреса, и ей вспомнились другие два всадника, которых она увидела в предгрозовом небе, когда к ним приезжали Токпак-оолы. Теперь она смотрела и улыбалась. Улыбались ее глаза, губы, родинка. Всадники уже скрылись вдали. Ветер приближающейся весны словно вливал в них силу, приносил уверенность и надежду.
Прошло три года. По долгу журналистской службы я побывал в колхозе «Чодураа». Теперь он объединял два колхоза, в Агылыге и Шивилиге. Председателем этого крупного хозяйства был назначен Дажысан, один из ветеранов строительства новой Тувы, экономист, приехавший в деревню по призыву партии. Последние годы он был парторгом в «Чодураа». Именно такой руководитель, прошедший большую партийную и жизненную школу, нужен был этому крупному хозяйству.
Я интересовался наиболее значительным, чего достиг колхоз в последнее время.
— О бригаде Херела вы писали. Что еще покажем корреспонденту, Дулуш Думенович? — спросил Дажысан как человек, знавший, что колхозу есть что показать, но желавший услышать мнение управляющего шивилигского отделения.
— Чабанский центр, конечно. Там Лапчар Ирбижей все покажет, — не без гордости ответил Докур-оол и, вздохнув, добавил: — Покоя от него не было, пока не добился своего.
Приехал в Кулузун. Электричество, газ, телевизор. Но такие центры есть теперь и в других местах. То, что он располагался в Кулузуне, мне показалось естественным: отличные пастбища, вода близко. Познакомился с Лапчаром и Анай-кыс, был у них дома. Радушно встретили меня хозяева. Новый дом, современная мебель. На стене — почетные грамоты: «За достигнутые успехи...», «Лучшему чабану...» и так далее. Все хорошо, но все обычно. Такие же показатели и грамоты есть у членов его бригады. Спрашиваю: