У подножия Саян
Шрифт:
А белая юрта для молодоженов не пустовала. Вскоре после того, как стало известно, что Анай-кыс и Лапчар зарегистрировали свой брак, Достак женился, принял от колхоза отару, отделился от родителей и стал чабаном. Лапчар не завидовал Достаку, но, когда видел его скачущим на вороном, ему становилось не по себе.
Лапчар сидел однажды вечером, погруженный в свои тяжелые думы. Нет, не может Анай-кыс его обманывать. И почему он поверил этой женщине? Отворилась дверь и на пороге появился Шавар-оол.
— Парни нашего аала давно не видели тебя, решили навестить, — с улыбкой начал Шавар, потом сразу переменил
— Как я своим в глаза посмотрю, — Лапчар стиснул руками виски. — Я ведь так оскорбил ее...
— Конечно, оскорбил, что и говорить. Но Анай-кыс твоя умница и любит тебя. Страдает так же, как и ты. Уж парни-то нашего аала знают. Арака тебя подвела, парень ты непьющий. — Они уже шли по улице. Перед домом Лапчар остановился, провел по волосам.
— Явился? — строго сказал отец.
Лапчар долго не мог подобрать слова:
— Прости, отец. Виноват я.
— Не передо мной, перед ней вот, — Ирбижей кивнул в сторону Анай-кыс.
Мальчик лежал на кровати в одной рубашонке и перебирал ножками. Анай-кыс быстро подошла к нему, взяла на руки и крепко прижала к себе. Отчужденно посмотрела на Лапчара. Столько решимости было в ее взгляде, в каждом жесте защитить, не дать в обиду это маленькое существо. Лапчар вспомнил прошлогоднюю маралуху с телятами и не выдержал. Опустил голову, на глазах закипели слезы.
Шавар-оол, стоя в сторонке, неловко переминался с ноги на ногу.
— Мужские слезы — правдивы, — проговорил наконец старый Ирбижей.
Это была первая и последняя размолвка между Анай-кыс и Лапчаром.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Не для одиночества рождается человек. Женился, как известно, и Достак.
— Сын чабана должен быть чабаном, — сказал бригадир по животноводству и передал ему отару овец.
— Не рановато ли, — сомневался председатель, — неопытный еще, а отдаем ему маточную отару. Не походить ли сперва в помощниках?
— Какой же он тувинец, если за несколькими овцами присмотреть не может, — возразил Дозур-оол.
— Смотри, спрос с тебя, — только и сказал председатель.
Прошло больше года, но мир так и не воцарился между Санданами и Токпак-оолами. Не появлялись Санданы и у дочери. Они спокойно отнеслись к ее замужеству. Будь зятем не Лапчар, а кто-нибудь иной, не обошлось бы без араки, бараньего курдюка. К ним же никто не приезжал, ничего не требовал с них для свадьбы. Сами они тоже не появлялись. «Я лично много потеряла», — говорила всем и каждому тетушка Шооча, мать Анай-кыс. Дочь не могла понять, что же потеряла ее мать. Ну, растратила шерсть, которую долго собирала и так берегла, готовила араку, угощение — вот и все, пожалуй. Лапчар убеждал, уговаривал Анай-кыс помириться с родителями. «Хорошие они или плохие — они родители», — повторял он. Но она еще не могла забыть всего, что пришлось ей пережить, не могла отойти от этого. Старый Ирбижей, стараясь примирить этот спор, говорил:
— Всему свое время. Когда оно придет — ни ускорить, ни замедлить. Начнут у теленка выступать рога, как ни связывай —
Когда родился ребенок, Санданы через родственников прислали барана и несколько мерлушек, чтобы Анай-кыс сшила что-нибудь для их новорожденного внука. Кроме того, они передали медвежий коготь. Анай-кыс сразу узнала его, он висел над ее колыбелью. Сколько переезжали они со скотом, сколько стоянок переменили, приходилось оставлять вещи подороже, но коготь этот всегда брали с собой. Такой обычай: коготь защищал от болезней, помогал вырастить детей здоровыми. И вот теперь прислали его ей, чтобы повесила над колыбелью ребенка.
Анай-кыс задумалась. Она не верила, конечно, в его священную силу, но знала, какую силу в нем видела мать, как дорожила им, и была тронута. Поговорили с Лапчаром, решили не вывешивать коготь, пусть ребенок без него будет здоровым, вырастет. Тогда и эти представления мало-помалу развеятся. Потом Санданы и сами приехали. Анай-кыс и Лапчар встретили их радушно, не стали вспоминать прошлое. Только на прощание мать сказала:
— Доченька, у нас ведь скот, что мы берегли для тебя. Теперь сами знайте, смотрите сами. Нам и без него хватает, что получаем от колхоза.
— И нам хватает, — выпалила Анай-кыс. — Мы тоже работаем в колхозе. Делайте с ним, что хотите, мама.
Неумолимо шло время. Тувинцы говорят: ленивцу зимний день кажется только холодным, а летний — длинным. Трудовой человек не замечает времени, не замечает, когда он стареет, когда появляются первые морщины. Скоро колхоз поставил для Анай-кыс и Лапчара новый дом. И, как им показалось, это произошло именно «скоро».
Стояла прекрасная пора — раннее лето. Лапчар только вернулся из тайги, где заготавливали лес для строительства. Начали разгружаться с Шавар-оолом, кто-то сказал: Эрес вернулся. Лапчар не почувствовал тяжести бревна, которое поддел рычагом.
— Ладно, Лап, иди встречай дружка. Парни нашего аала управятся.
Прибежал домой — никого. Анай-кыс в это время бывала дома, где она? Не снимая рабочей одежды, Лапчар побрел по улице, раздумывая, куда идти. Вот и село кончилось, кладбище...
Анай-кыс шла впереди, Эрес за ней, склонив голову. Сейчас повернут в сторону села.
— Эрес! — Сомнение, тревога и радость были в голосе Лапчара.
...Потом они втроем сидели за столом, избегая говорить о самом главном. Когда Анай-кыс вышла, Лапчар заговорил первым: «Ты ее не вини. Это все я... Прости».
А утром, когда проснулись, супруги увидели на столе прислоненную к вазочке фотографию Анай-кыс, которую она по просьбе Эреса посылала ему в армию. На обороте рукой Анай-кыс было написано: «Не забывай» и ниже рукой Эреса: «Желаю вам счастья». Его самого уже не было.
Росло родное село. Последними новоселами в нем были школьники — для них построили школу-десятилетку — и врач Тоойна. У Антонины Николаевны теперь было двое помощников. Из города приехали две девушки, только что окончившие мединститут. Они-то во главе с Антониной Николаевной переселялись в новое здание больницы. Антонина Николаевна с болью и радостью оглядела в последний раз небольшое помещение, где размещался ее кабинет с прилегающей к нему комнатой на 8 коек — роддом. Три десятка лет провела она здесь, лечила, учила старых и малых, принимала роды.