У птенцов подрастают крылья

Скребицкий Георгий Алексеевич

Он ушел от меня очень довольный своей новой должностью. А я остался в грустях. Было как-то неловко и даже страшновато за моего друга. Какой же он инспектор? Но, самое главное, теперь Коли, конечно, и в глаза не увидишь. Кого и как он будет инспектировать, это трудно сказать, а уж что он, разъезжая по уезду, поохотится всласть, за это я мог поручиться. Было очень жаль потерять такого удалого товарища.

Мои предчувствия быстро сбылись. Больше охотиться с Колей в Черни мне не пришлось.

Правда, из инспекторов отдела народного образования его после первой же ревизии с позором вы гнали. Однако местные власти опять поставили

его ревизором, только теперь уж не школ, а мельниц. Вот тут Коля оказался как нельзя больше на своем месте. Точно не могу сказать, была ли какая-нибудь польза от его ревизий государству, по мельники им оставались чрезвычайно довольны. Да и он сам не желал для себя лично ничего лучшего. В его распоряжении были теперь лошадь, тележка и седло. Поезжай хоть верхом, хоть в упряжке, а главное, полная свобода, никакого контроля. Никто еще не додумался поставить ревизора над ревизором. Приехав как-то в Чернь, Коля хвастался, что на всех мельницах он завел по гончей собаке.

— Откуда ж ты их понабрал? — удивился я.

— Дурак ты, и больше ничего, — решил Коля. — Дураком родился, дураком и помрешь. — Он насмешливо взглянул на меня и добавил: — Покупал, за наличные денежки везде покупал. Веришь ай нет?

Я с сомнением покачал головой.

— Ну тогда соображай, коль котелок мало-мало варит, — продолжал он. — «Куплю» этак в одном конце уезда, в мешок ее, купленную-то, да на лошадку, да в другой конец, верст за сорок, за пятьдесят. Ищи ветра в поле! Привезу на мельницу какому-нибудь дружку-мукомолу. «Видишь, говорю, собака — клад, золото, а не собака. Даю тебе на полное сохранение. Береги пуще жены, пуще мельницы своей береги… Сбережешь — никакой недостачи в муке ай еще в чем ни в жисть у тебя не признаю. А не сбережешь — пеняй на себя».

— Ну и что же?

— Ну и то же! — передразнил Колька. — Берегут, пуще жен и детей берегут. А я, дружище, из этого самого местечка тоже «купленную» опять куда подальше на мельницу завожу. Вот так и езжу теперь из одного конца уезда в другой, ни отдыха, ни покоя не вижу. Куда ни приехал, собачка к твоим услугам — сытая, ухоженная. И от хозяев почет да привет, потому что у каждого мукомола рыльце малость в пушку. А мне от того лафа, да и только. — Коля неожиданно поднял свою увесистую лапищу да так хлопнул меня по коленке, что я даже охнул. — Живем помаленьку, — закончил он, — живем да хлеб с мякинкой жуем!

Я слушал эти дружеские речи, глядел на удалого Кольку, испытывал к нему какое-то странное, двойное отношение. Все, что он делал и о чем с такой бесшабашной откровенностью рассказывал, вызывало у меня чувство негодования. Но это негодование тут жё и блекло именно от одной Колькиной чистосердечности. Видно, у него было одно убеждение в жизни «Не пойман — не вор!» А поймать его — он был крепко в этом уверен — просто невозможно.

Ну, сообщит кто-нибудь, ну, назначат ревизию самому ревизору. Да в этой муке, крупе, по выражению Кольки, сам черт вместе с рогами утонет. Попробуй-ка разберись! А Колька — парень башковитый, это все сразу признали, и «сам живет и другим жить дает», значит, всё в порядке.

Дика и непонятна мне была такая «философия». Незадаром же, видно, и прозвал меня в детстве Сергей «Пупочка-мумочка».

Итак, Коля Кусков из Черни уехал, исчез наш главный коновод. А следом за ним и Миша Ходак на сторону подался. Коля устроил его куда-то приемщиком муки.

«Вот уж этот не сумеет ловчить, как Коля, —

сразу решил я. — Ну что ж, сыт будет, для него и этого хватит».

— Я, Юрка, не из-за денег на мельницу иду, — пояснил мне перед отъездом Мишуха. — На кой мне деньги сдались! Я из-за рыбалки, — как бы извиняясь, продолжал он. — Уж больно язей на той речке много, словно поросята под кустами ворочаются. Ты, Юрка, только представь себе, — продолжал он, — река тут же, под боком. Утром на зорьке встану и прямо к омуту, к старым ветлам. Кругом тишина, только голуби на мельнице воркуют да петухи и деревне орут. Сядешь под ветлами, удочки закинешь, а сам поглядываешь, как солнце из-за леса встает, как пар над водой поднимается. Ох и хорошо же! Поймаешь пару-тройку язей — вот и жарево! Можно и обратно на мельницу идти. Поджаришь рыбешку, позавтракаешь. Глядишь, пора уже и за работу приниматься, а вечером, как кончится помол, опять удочки в охапку и снова на речку. Не житье, а малина.

Вот и Мишуха уехал куда-то на речку верст за тридцать, уехал вешать муку и ловить язей. Остались от прежней охотничьей компании два старика — Михалыч с Копаевым, да я к ним в придачу. Обеих гончих — Секрета и Зулейку — Коля Кусков перед своим отъездом подарил Копаеву. Да что в них теперь было толку! Михалыч и раньше с гончими уже не охотился — больно грузен, тяжел стал, трудно много ходить ему. Копаев тоже последнее время сдал, все на поясницу жаловался. Выходит, на поверку, и на охоту с гончими не с кем сходить. А одному скучно. А самое главное, проклятые физика да математика! Ух, конкурсные экзамены не за горами, какая тут охота!

От Сережи из Москвы пришло письмо. Оно очень встревожило Михалыча и маму. Сережа писал, что в университет в этом году поступить не удастся и поэтому он едет в подмосковный городок Нарофоминск к своей маме. Она там теперь работает. Сергей решил тоже пока устроиться работать на заводе и параллельно готовиться к поступлению в высшее учебное заведение в будущем году. Почему он не поступает теперь, об этом в письме ничего не говорилось.

— Не хочет Сергей дальше учиться, — с грустью сказал Михалыч, — думает, что работать легче и веселее. Ну что ж, пусть попробует. Потом сам свою ошибку поймет, зря только время упустит.

— А ты напиши ему, скажи, чтобы он так не делал, — сказала мама.

Михалыч печально ответил:

— Конечно, напишу, только навряд он послушает. Уж если задумал что — попробуй-ка его переубедить.

В этот же вечер Михалыч написал Сереже длинное письмо, старался убедить, чтобы он все-таки приложил все силы и поступил в университет.

Ответ на это письмо пришел довольно скоро, но, как Михалыч и предчувствовал, не очень утешительный. Сережа писал, что в медицине он разочаровался. Хочет быть инженером-электриком на заводе, а чтобы получше познакомиться с этим делом, намерен годик поработать просто электротехником — учеником.

Михалыч прочитал письмо и с грустью взглянул на меня и на маму.

— Вот и ответ: «Разочаровался в медицине». Ну, пусть попробует электротехникой займется. Может, и понравится.

Михалыч помолчал, закурил и добавил:

— Так, так. Ни Сергей, ни Юра не хотят медициной заняться. Значит, некому мне свой опыт передать. Думал, Сережа врачом будет. Думал, да не вышло дело. Ну, у каждого человека свой путь. Пусть и идет по нему.

ПОСЛЕДНЯЯ ЗИМА